— Возможно, в эльдарской культуре нет понятия неизбежности.
Молчание Медузона подразумевало, что он не понял сказанного.
— Какие предложения? — спросил Сантар.
— Ударить их посильнее, бросить больше воинов на укрепления, пока они не падут.
— К счастью, я привел с собой тех, кому не терпится воссоединиться с членами своего клана.
Морлоки позади него рвались в бой.
Медузон бросил на них быстрый взгляд.
— Тоже голодны.
— Война далекое от утонченности занятие, Шадрак, — сказал Сантар. — Иногда ты просто должен воспользоваться дубинкой побольше. Покажи мне, куда бы ты хотел, чтобы она ударила, и мы проделаем эту брешь для тебя.
— Звучит ободряюще…
Медузон поднял руку, прервавшись, чтобы выслушать доклады по радиосвязи от разных командиров, выдвигающихся или меняющих позиции. Закончив, он посмотрел на Сантара.
— Я посчитал, что ты примешь командование после своего возвращения, первый капитан, и уже отправил диспозиции наших частей на твои ретинальные линзы.
— Нет необходимости, — сказал Сантар. — Ты командуешь, брат. Я хочу испачкать свои когти в крови ксеносов.
Медузон ударил кулаком по груди, не сумев сдержать свою гордость за оказанное первым капитаном доверие.
— Тогда пусть обрушится твоя ярость, первый капитан.
Когда слова запечатлелись в радиоканале Сантара, на его ретинальном дисплее вспыхнул значок. На него наложились диспозиции других частей. Оставшиеся морлоки наносили главный удар, сойдясь с эльдарами в ближнем бою. Здесь оборона была самой крепкой, здесь ксеносы носили более тяжелую броню и располагали самым мощным оружием и орудийными платформами.
Даже на расстоянии битва выглядела свирепой.
Игнорируя бойню, в которую он почти вступил, Сантар тщательно изучил далекий щит, словно мог разглядеть слабое место, лишь взглянув на него.
— По-твоему, как глубоко он простирается, брат?
Медузон проследил за взглядом первого капитана. Он улыбнулся, когда понял, на что намекает Сантар.
Сантар прикоснулся пальцем к горжету, чтобы открыть канал связи:
— Железнорожденный.
Рууман ответил между двумя громкими залпами тяжелых орудий.
— Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня… — сказал Сантар и передал план.
— Ты — молот, — ответил Медузон, когда первый капитан снова отключил канал связи.
Молниевые когти Сантара выскользнули их ножен. Он выпустил потрескивающую энергию по лезвиям.
— Значит, настало время, как следует врезать.
С показной самоуверенностью Сантар прошел через ряды Железных Рук, которые расступились перед ним и его свитой из морлоков. Он прикрепил шлем магнитными зажимами к набедренной пластине. Капитан был более уязвим без него, но воинам нужно было видеть его лицо. В отсутствие примарха он должен был вдохновлять.
За маской свирепости он скрывал желание сражаться рядом со своим повелителем. Сантар не мог себе представить, что когда-нибудь будет не так.
Первый капитан поднял железный кулак и заревел:
— Железо и смерть!
В воинственный клич Сантара и громогласный отклик его подчиненных закрался настойчивый внутренний голос, которым было сложно пренебречь.
Отец, где ты?
Феррус нахмурился.
— Жалкие трюки, — решительно заявил он, хотя ни один из висящих черепов, казалось, не слышал его.
Даже перспектива собственной смерти не лишила Горгона присутствия духа. Давным-давно, в безлюдных пустошах Медузы он смирился со своей смертностью. Он проживет дольше большинства людей, возможно, протекут тысячелетия, ибо никто не мог сказать, где лежат пределы гения Императора. Но Горгон был воином, а воины встречают свой конец на острие меча. Феррус надеялся, что его смерть будет славной. Он также надеялся, что однажды наступит мир. Но без войны, размышлял он, в чем заключается его предназначение?
Хмурый вид сменился усмешкой, и губы Ферруса саркастически скривились при виде подвешенных образов, предвещающих его гибель. Горгону пришлось сопротивляться желанию уничтожить их всех.
Даже без иллюминации сверкающих драгоценных камней видимость была достаточной, хотя свет пылал багрянцем и пульсировал, как аорта. Головы висели достаточно далеко друг от друга, чтобы можно было пройти, не касаясь их. Дуновение ветра развернуло одну из голов лицом к Феррусу.
Он подмигнул мертвому двойнику.
— Я бы сделал более симпатичный труп, — сказал он и улыбнулся. Замечание больше подходило Фулгриму. При мысли о брате в ушах примарха раздался знакомый звук — шипящий диссонанс, который следовал за ним по пятам.
Охотник вернулся. Возможно, он никогда не уходил. Феррус обратил на него все свое внимание, так как угроза была реальной и близкой. Враг был здесь, в пещере, скользя поблизости, повторяя каждый его шаг.
— Выходи на свет, трус, — прорычал примарх. — Я хотел бы увидеть врага, который желает мне сотню смертей. Чтобы понять ошибочность своей самонадеянности, тебе достаточно будет умереть только один раз.
Его враждебный спутник не ответил.
Феррус пошел дальше.
Ближе к жуткой бойне черепа висели так плотно, что Феррус не смог бы пройти, не сдвинув их.
Он осторожно оттолкнул Сокрушителем Наковален одну из голов.
Мертвые губы издали тихий стон. Ближайшая голова повторила его, затем третья и четвертая. Каждый из разлагающихся черепов, словно охваченный внезапной эпидемией, присоединился к зловещему хору.
Они были живыми. Выдернутые из ада, эти призраки, носящие облик Ферруса Мануса, вернулись, чтобы преследовать его. Отвращение, гнев и неверие сражались внутри примарха, и он попятился, ожидая нападения. Череп коснулся его шеи. Сморщенные губы коснулись его кожи, словно целуя. Отпрянув, Горгон столкнулся с другим, разбив ему скулу. Посыпались осколки кости. Челюсти впились в его наплечник. Феррус вырвался, зарычав, когда стоны перешли в вопль. Звук был низким и обвиняющим.
Ты сделал это с нами…
Ты обрек нас на эту судьбу…
Мы в заточении из-за тебя!
Феррус сжал кулаки и стиснул зубы.
— Заткнитесь! — прошипел он.
Его ярость закипела, и он резко развернулся, выставив перед собой Сокрушитель Наковален.
Мертвые должны оставаться мертвыми…
Такое унижение только подтверждало слабость плоти и ее неизбежный финал. Тот факт, что это был его собственный мертвый облик, никак не повлиял на Горгона. Раньше он сдерживался, позволял своему рассудку останавливать руку. Теперь он сотрет каждый жалкий череп в костяную пыль и воспоминание.