— Да, но акции на рынке, по-видимому, выросли уже через несколько дней после обвала. В сущности, они выровнялись — достигли того уровня, который был перед кризисом. А значит, больше никакой необходимости покрывать убытки не было.
— Почему?
— Потому что не существовало никаких убытков. В фальшивом распоряжении о продаже больше не было нужды. Вырученная от продажи ценных бумаг с опекунского счета сумма могла быть инвестирована в другие акции — и никаких следов.
— Но мой отец, как он мог не знать, что происходит? — Руди не отрываясь смотрел на зеленоватую воду реки внизу.
Алекс развела руками.
Руди недоверчиво посмотрел на нее.
— Так ты думаешь, мой отец замешан в афере вместе с Охснером? Думаешь, поэтому он покончил с собой в Тунисе? И поэтому-то Охснер в пятницу свел счеты с жизнью?
— Почему бы и нет?
— Однако мой отец ничегошеньки не понимал в компьютерах. Он никоим образом не мог проделать манипуляции с кодом. Ну сама подумай. Он родился в 1906 году. Знаешь, сколько ему исполнилось в 1987-м?
— Восемьдесят один. Но это не значит, что он не мог найти человека, который сделал бы это для него.
— Но зачем ему использовать опекунский счет, чтобы покрыть маржу на каком-то совершенно чужом счете? Охснер сам сказал, что в тот период он был владельцем «Тоблер и Ко». Что он понятия не имел об опекунском счете, пока мой отец не поехал в Тунис. А это произошло через несколько дней после обвала рынка.
— Может быть, Охснер солгал.
— Все равно непонятно. Зачем Охснеру рассказывать нам об опекунском счете, если он использовал его для покрытия своих убытков? Охснер не из тех, кто может случайно проговориться. Он в таких делах собаку съел.
— Тогда как вы сами это объясните?
— Французы сказали бы: «Шерше ля фам» — ищите женщину. А американцы: «Ищите деньги».
— И что же?
— Если ищешь мотив преступления, всегда следует попытаться представить, кому это выгодно. — Его глаза расширились. — Имея на счете столько денег, за которыми никто не приглядывает…
— Кто-то все-таки приглядывал. Например, Охснер. Ваш отец.
— И посмотри, чем они закончили! — Руди встал. — Поэтому я и хочу увидеть счет. Это единственный способ узнать, что же произошло в действительности. — Он похлопал по вытертому кожаному портфелю. — Теперь, когда я собрал все необходимые документы, ничто и никто не сможет помешать мне выяснить правду.
Алекс видела, как Руди прошел во вращающиеся двери банка «Гельвеция» и передал служащему банка свои документы. После нескольких минут переговоров служащий протянул ему несколько листков. Руди внимательно их просмотрел, потом что-то сказал. Банковский служащий несколько раз отрицательно покачал головой.
Тогда Руди повернулся и вышел из банка. Молча прошел мимо Алекс. Затем не спеша перешел на другую сторону улицы, остановился перед магазином Луи Виттона и стал ждать.
Алекс подошла к нему.
— Что вы делаете? — удивилась она.
— Смотри, чтобы никто не видел, что мы разговариваем, — прошептал Руди.
— К чему такая секретность?
— Ничего не говори. Поймешь, когда увидишь.
Руди положил документы на карниз витрины магазина и пошел прочь. Алекс взяла их и стала читать. Вверху первой страницы стоял красный логотип цюрихского банка «Гельвеция» со словом «Kontoauszug» («Выписка о состоянии счета»). Ниже голубым — «Счет в долларах США».
Она заглянула в конец страницы: Общая сумма: $ 12104,65. Двенадцать тысяч сто четыре доллара шестьдесят пять центов. На следующей странице — баланс в евро. Ненамного больше. Она пролистала другие страницы — всего семнадцать, сложила суммы в других валютах: японских йенах, гонконгских и канадских долларах. В целом приблизительно на тридцать две тысячи четыреста долларов США.
А они-то думали, что на счету лежат миллионы! Это была какая-то бессмыслица. Она оторвала взгляд от бумаг и увидела, как Руди нырнул в приоткрытую дверь дальше по улице. Алекс поспешила за ним.
«Ерунда какая-то!» — подумала она. С чего бы это Охснер поднимал такой шум о том, как удачно они с отцом Руди вели операции со вкладом, если все время они крали с него деньги? С чего бы это Охснеру хвалиться экспоненциальным ростом и удорожанием активов, если тут не замешаны огромные деньги?
Она вошла во двор и увидела, как голова Руди мелькнула за большим чугунным фонтаном и исчезла в проеме двери на противоположном конце двора.
Она вышла за ним на улицу и нагнала его, когда он шел по мосту рядом с «Аистами». Уже на середине моста, почти дойдя до каменного здания криминальной полиции, Руди обернулся к Алекс и сказал:
— Это было идеальное преступление.
— Что вы имеете в виду? — удивилась Алекс.
— Идеальное преступление. Преступление, о совершении которого никто даже и не догадывается. — Он жестом указал на скамейку, предлагая присесть. На ту самую, на которой они сидели раньше. — Только подумай: деньги лежат себе на счете и ждут одного: когда кто-нибудь заявит на них свои права.
— И что же? — не поняла Алекс.
— После смерти отца Охснер остался единственным человеком, которому было известно про этот счет.
— Не считая тех, кто его открыл.
— А они, скорее всего, умерли. — Руди вглядывался в воды реки. — Так же, как и Охснер. — Он повернулся к Алекс. — Охснер покончил с собой, когда понял, что идеальное преступление вот-вот будет раскрыто. Это очевидно. Именно он все годы воровал со счета деньги.
Алекс покачала головой.
— Я так не думаю. Когда мы обедали с ним на прошлой неделе, Охснер и бровью не повел, узнав, что вы знаете о счете.
— Это потому, что он понял: игра закончена. Неужели не понятно? Охснер воспользовался деньгами со счета, чтобы покрыть убытки в 1987-м, а потом убил моего отца, когда тот узнал, что происходит. А когда Охснер почувствовал, что мы вот-вот раскроем его махинации, у него осталось два выхода: убить нас или спрыгнуть с моста. Он выбрал самый простой выход.
— Тогда все? Дело закрыто?
— Точно.
— Да, но в пятницу Охснер вовсе не был похож на человека, которого схватили за руку.
— Может, это была просто игра?
— Тогда скажите, зачем он согласился пообедать с нами? — спросила Алекс.
— Чтобы узнать, что нам известно.
— В таком случае к чему все эти рассказы об опекунских счетах, их владельцах-евреях и запечатанных письмах? Зачем вообще было рассказывать нам об этом счете? Если помните, о счете вам сообщил Охснер, а вовсе не я.
— Возможно, последнее желание. Узнав, что мы напали на его след, он больше не захотел жить.