— Вы работали?
И услышала, как он подошел ко мне, пальцами придерживаясь стены.
— Совсем немного, — ответил он с улыбкой, — но я снова нуждаюсь в ваших глазах. Конечно же, когда у вас будет время.
— Может быть, завтра. Я испекла шоколадный пирог для Мелиха и оставила кусочек для вас.
— Как мило.
Кармин довольно неуклюже сел за стол. Я начала намазывать хлеб маслом; Жозеф жался к моей ноге, поднимая вверх морду и виляя хвостом, а я отрезала ему маленькие кусочки хлеба с маслом. Это был дворовый пес с висячими ушами и хвостом, косматой шерстью и почти рыжими глазами, которого Кармин подобрал на улице. Пес был уже далеко не молод, но, как ни странно, Кармину удалось легко его выдрессировать — он очень быстро начал откликаться на свое имя и, что самое главное, водить своего хозяина по городу. Кармин сделал ему импровизированный поводок, ошейник с палкой, но собака вела его, в основном прижимаясь к ноге хозяина. Иногда мягко брала его зубами за руку, чтобы удержать или потянуть за собой. Кармин рассказывал мне, что однажды, несколько лет назад, собака, как обычно, шла рядом, и, вдруг, перестав слышать шаги хозяина, попыталась подтолкнуть его вперед. Это было напрасно, и тогда она тоже остановилась, пока хозяин не двинулся дальше. Подойдя к дому, Кармин быстро проскользнул внутрь и закрыл дверь, оставив собаку на улице. Но вечером ей удалось проникнуть в дом, и она начала, скуля, скрестись в его дверь. Кармин впустил ее; собака поняла, что одному из них предназначено спасать другого, а может, и друг друга, говорил он, улыбаясь. Когда Кармин рассказал мне об этом, я была поражена в самое сердце, подумала об Адеме и обо мне, о том, как однажды сама оказалась перед закрытой дверью, потерянная, грязная, голодная, а Адем открыл эту дверь и впустил меня.
Намазав хлеб маслом, я поставила тарелки на стол, но прежде, чем вложить приборы ему в руки, посмотрела на него. Его волосы сильно отросли, они вились вокруг шеи и закрывали уши. Кармин положил руки на стол, и я заметила, что ногти у него тоже длинные и немного грязные, что было так необычно для него. Я вынула ножницы из кармана.
— Вы все равно не сможете есть прямо сейчас, все очень горячее. Разрешите, я подстригу вам волосы и ногти, — сказала я немного резко, боясь, что он откажется.
Кармин иногда говорил, что это не входит в мои обязанности, что он может прекрасно сходить в парикмахерскую, через несколько улиц отсюда, но правда заключалась в том, что мне просто нравилось держать его руки в своих, подстригать ему ногти, заботиться о его теле. Мне нравилось стричь его волосы, которые скользили между моих пальцев, а потом тихо падали на пол. Я сметала их метелкой в совок и, ничего не говоря ему, складывала в маленький тряпочный мешочек. Не знаю почему, но мне казалось, ему будет приятно однажды обнаружить этот мешочек с волосами, как напоминание о прошлом, обо всех тех днях, когда я держала его голову в своих руках. И, повязав полотенце вокруг его головы, я довольно ловко подрезала ему волосы. Было слышно только поскрипывание ножниц и тихое сопение Жозефа, лежавшего под столом. Кармин поднял голову, наши лица разделяли всего несколько сантиметров, но его невидящий взгляд лишал эту близость чего-то неприличного, хотя, быть может, и не лишал. Иногда я опускала глаза и видела его покрытое оспинками лицо, его крупные, не лишенные красоты черты — его веки были длинными, нежными, почти прозрачными. Его молочно-голубые неподвижные глаза никогда меня не смущали — ему понадобилось много времени, чтобы наконец снять передо мной свои очки, однажды я неловко попросила его об этом, сказав, что нахожу его глаза красивыми. Я думала, но никогда не говорила ему об этом, что таких глаз, как у него, никогда прежде не видела, они были похожи на странные драгоценные камни. Казалось, он был тронут, и при каждом моем приходе снимал очки. Когда я взяла его руку, чтобы подстричь ногти, он машинально погладил мою ладонь большим пальцем, но вовремя остановился.
— Вы что-нибудь слышали о человеке, который живет в парке? — спросила я безразличным тоном.
Он покачал головой.
— Нет. А кто он?
— Я и сама не знаю. Я слышала, как женщины в мясной лавке говорили, будто у него есть что-то вроде маленького кукольного театра, и что он еще ухаживает за пони. Ну, знаете, за пони, которые катают детей. Я думала, может, кто-то рассказывал вам о нем.
— Нет, — повторил он, и я не стала настаивать, ведь если кто-то и мог разгадать самый тайный, самый скрытый секрет, так это Кармин.
Я собрала обрезки ногтей и выбросила их в корзину, потом вложила вилку в его ладонь. Я знала, что он ждет, когда я уйду, чтобы начать есть.
— Хотите, я включу музыку? — спросила я.
— Да, пожалуйста.
Я включила радио, звякнула ключами в кармане халата и направилась к двери, проведя рукой по его плечу. Когда я выходила из кухни, он спросил:
— С вами все в порядке?
Я остановилась и удивленно повернулась к нему, но он сидел, склонившись над чашкой, и помешивал ложечкой кофе.
— Конечно, почему вы спрашиваете?
Он ничего не ответил, а только пожал плечами. Прежде чем уйти, я пожелала ему доброй ночи. И только поднимаясь по ступенькам, подумала, что, быть может, он понял, что я не стригла бы его, если бы не была грустна или взволнованна, что для меня это было единственным средством приблизиться к нему или неважно к кому; и эти жесты, такие незначительные по своей сути, утешали меня, как если бы я поцеловала его.
Меня разбудил странный звук, похожий на потрескивание крошечных копыт, бегущих по тонкой, тоньше грифельной дощечки, поверхности, словно невесомые лошадки неслись к горизонту по парящей в воздухе дороге. Я открыла глаза и увидела тебя стоящим на коленях возле кровати, и моей первой мыслью было: как быстро ты пришел, как быстро ты сам нашел меня и как ты смог проникнуть через запертую на ключ дверь.
— Посмотри, — прошептал ты.
Возле тебя стояла игрушечная карусель, такая маленькая, что ты мог бы обхватить ее двумя ладонями. Когда-то ярко раскрашенная розовой, голубой и золотой краской, она уже облупилась от времени. Нет, лошадки не неслись к горизонту, они были насажены на тонкие металлические стержни, и их парящие ноги не касались пола. Этот потрескивающий звук исходил из самого сердца карусели, из ее старого механизма. Я помнила, что раньше бег лошадок сопровождался музыкой, но со временем металлические колесики и пружинки заржавели, и музыка исчезла.
Ты осторожно взял карусель и поднес к моему лицу. Три лошадки были без всадников, на двух других сидели человечки — простые деревянные или гипсовые фигурки, закутанные в кусочки ткани. На их крошечных лицах были нарисованы глаза и широко открытые, непонятно, от страха или восторга, кричащие ротики. Первый человечек сидел на лошади спиной и тянул ручки к следующему всаднику, а тот тянулся к нему. Но ручки были слишком короткими, и всадники были обречены так и скакать всю жизнь, не имея возможности соединиться. Ничто в жизни не было мне более знакомым, чем эта грустная картина.