Дом, находящийся по соседству с Туфнелл Парк, выглядел скромно, несмотря на то, что был достаточно большим. От недостатка воды и ухода газон перед ним пожелтел, а в самом здании просматривалось что-то незаконченное, как будто его несколько раз пытались надстраивать и ремонтировать, но ни разу не завершили работу. Видимо, его обитатели быстро принимались за следующий проект или пристройку. Звонок был сломан, его прерывистый и слабый звук вряд ли мог услышать кто-либо, находящийся внутри.
Дверь открыла женщина.
Ее вид был поразителен. Даже несмотря на то, что волосы были седоватыми и коротко подстриженными на манер пажа, ей нельзя было дать больше пятидесяти. Она носила маленькие очки и длинное струящееся платье пастельных тонов.
— Привет, — представилась Корнелия, — я Миранда Вулрич. Мы говорили с вами вчера. Надеюсь, я вам не помешала.
— Вовсе нет, — сказала женщина. У нее был легкий акцент. Вероятно, шведский. Несколько позже стоит спросить ее об этом.
— Я понимаю, что это не самое подходящее время, — добавила Корнелия, действительно смутившись своей лжи перед этой достойной и спокойной женщиной.
— Все в порядке, — сказала жена Конрада. — Входите.
— Спасибо.
— Может, разговор о нем приведет меня в чувство. Катарсис, вы понимаете? Так это называют газетчики.
— Может быть, — согласилась Корнелия.
Она последовала за женой Конрада внутрь дома.
Длинный коридор, с комнатами по обе стороны, с книжными полками, заваленными хламом всех размеров и форм, вел в большую кухню, которая располагалась на несколько шагов ниже уровня пола. Корнелия увидела, что кухня выходит в большой сад, в котором трава все еще девственно зеленая, совсем не такая, как в маленьком сквере перед домом.
— Думаю, что мы могли бы посидеть и поговорить здесь, — предложила вдова.
Корнелия осознала, что комната принадлежит этой женщине, словно другие комнаты дома все еще полностью принадлежали ее мертвому мужу. Женщина предложила Корнелии чашку чая. Корнелия согласилась.
Она соврала, что иногда внештатно подрабатывает для маленького американского литературного журнала и надеется, что ей удастся убедить издателей разрешить ей написать большой материал о Корженьовски. Это было только ознакомительное интервью. Потому что, к счастью, она ненадолго оказалась в Лондоне. Вдова Конрада благосклонно согласилась на эту встречу.
Они завязали непритязательный разговор о саде, Лондоне, погоде, Нью-Йорке, доме, и Корнелия продолжала плести лживое кружево слов, чтобы оправдать свою сегодняшнюю маску журналистки и иметь право задать те вопросы, которые она надеялась задать, и обеим женщинам становилось все более комфортно в обществе друг друга. Было что-то во Фредерике Корженьовски, что, по мысли Корнелии, не соответствовало типу женщины, которая прожила с Конрадом почти тридцать лет. Если отталкиваться от его книг.
В его романах и рассказах царили женщины всех сортов, тщательно описанные, выгравированные чернилами крови, сердечных переживаний и эмоций, но его жена явно не принадлежала их миру. Она была прекрасна в скорби, почти бесплотна, не похожа на участницу или жертву войны полов, которую он снова и снова одержимо отображал в своих произведениях.
— Ну так расскажите мне, как вы в первый раз встретились, — попросила Корнелия.
Фредерика Корженьовски мягко улыбнулась, ее глаза слегка затуманились, и она сказала:
— О, это долгая история…
Корнелия кивнула, показывая, что у нее есть время и терпение и что ей действительно интересна та история, которую эта женщина собиралась поведать.
Человек, о котором они проговорили следующие два часа, не был тем человеком, которого она представляла по его книгам и по тому, что рассказывали о нем знавшие его люди. Это была прозаичная история, вся как есть, о семейном мужчине, хорошем отце и муже, который в один прекрасный момент просто начал писать книги о темной стороне жизни, невоздержанной, полной страстей и смертельной тоски. Его жена пошутила, что люди, начитавшиеся его книг, приводили Конрада в замешательство. Казалось, она искренне верила, что он не вел никакой тайной жизни, из которой черпал темы своих рассказов. И она думала, что ему приносило удовольствие играть на свою репутацию, прибавляя в каждой книге новый извращенный и озорной сюжет, чтобы смутить друзей и читателей. Или, если Корнелия была права, еще больше запутаться в своей сексуальной жизни.
Могло показаться, что существовало два Конрада. Абсолютно разных. Для частного и публичного употребления.
Теоретически в этом мог быть смысл, подумала она. Сама Корнелия делила свою жизнь на строго изолированные отсеки. Но когда она узнала о Конраде, ее внутренний инстинкт говорил ей о том, что она права. Что за этим таился огромный и нераскрытый обман. Что его жизнь была его собственным шедевром, и книги могли подсказать, что именно было зеркальным коридором, и дать ключ к разгадке головоломки.
Но Корнелии было неудобно задавать вдове слишком прямые вопросы. Кроме всего прочего, она притворялась серьезным литературным журналистом, а не скандальным желтым писакой. Определенные вещи она просто не могла спрашивать.
— Некоторые полагают, что в произведениях Конрада присутствуют явные элементы его биографии. Это вас не беспокоило? — спросила Корнелия.
— У него было воображение, — сказала вдова. — Я тоже об этом слышала. Но я была замужем за ним почти три десятка лет, — продолжила она. — И я, конечно, знала бы, если бы эти рассказы оказались правдой, не так ли?
Она переадресовала вопрос обратно, к Корнелии, и их глаза встретились. Фредерика Корженьовски моргнула первой. Этого было достаточно для ответа, для Корнелии это выглядело как признание.
В этом разговоре лучше не поднимать вопросов об отношениях Конрада с другими женщинами. Теперь его жена защищает память о нем и будет скрывать ото всех его пороки. Разве не так происходит со сластолюбцами каждый раз? Их самые близкие и родные люди предпочитают не обращать внимания на их действия, терпеть их неверность и боль, которую они причиняют. Корнелия не могла этого выяснить доподлинно. А кроме того, ее работа заключалась в другом. Она приехала сюда, чтобы найти сведения о его последней книге.
— Он работал над чем-то перед смертью? — спросила она Фредерику.
— Конечно, — ответила та.
— И вы знаете, над чем?
— Он всегда над чем-то работал, понимаете. Это то, что отличает писателей. Даже если кажется, что они бездействуют, они полны мыслей, идей.
— Я знаю, — подтвердила Корнелия.
— Какие-то книги, какие-то рассказы, он говорил об этом, а потом — несколькими годами позже — создавал эти произведения. Его действия невозможно было предсказать.
Корнелия понимающе кивнула. Чай в ее чашке остыл, она едва к нему притронулась.
— Говорили вы когда-либо о его текущей работе? — продолжила она.