Сказать на это мне было нечего, повисло тягостное молчание. Потом он снова заговорил:
– Пойми, Николас… Если бы дело было во мне, я бы предпочел спать в канаве. Но речь идет о твоей матери, о которой я должен заботиться. Она понятия не имеет, какова реальная стоимость жизни. Ей кажется, что ее ренты хватает на все. А на самом деле ее не хватает даже на оплату гостиницы. Я должен оплачивать ее туалеты, сигареты, всякие маленькие капризы. Я не жалуюсь, малыш… Не подумай, что я жалуюсь. Для меня счастье – все это ей давать. Но в последнее время, не знаю почему, дела идут неважно… Наверно, я постарел, сильно постарел, – сказал он, кивая на лист с марками, который выпал у него из рук, когда я вошел в комнату.
Во всем этом было что-то очень страшное, что не шло ни в какое в сравнение с событиями последних трех месяцев. Мы сидели, глядели друг на друга и грустно молчали. В своем речитативе Имре назвал Канлифа каким-то другим именем.
– Скажите, как. зовут человека, к которому вы ездили в Лондон?
– Фоглер. А разве ты встречался не с Фоглером?
Я уныло ответил, что да, с ним. Фоглер. Имя Фоглер значилось в списке полузабытых эмигрантов, который я составлял для Роддингхэда.
– Мне он назвал себя Канлифом, – сказал я. – У него офис на Фрэнсис-стрит и секретарша в очках и с прической на прямой пробор.
– Йо, йо, это Анна. Его дочь.
Булка, мисс Фоглер. Дочка Канлифа. Ее имя тоже мелькнуло у меня в голове, когда Роддингхэд об этом заговорил. Как здорово, что все подтвердилось! Хоть в нынешней ситуации это уже вряд ли чему поможет…
– Вот так, Николас, – вздохнув, сказал Имре. – Теперь я все тебе рассказал. Ты, наверно, очень на меня сердишься, да?
– Нет, дядя.
– Я очень виноват перед тобой, малыш. Прости меня.
– Не стоит так переживать. Я все понимаю.
– Может быть, по большому счету все не так уж и плохо. В конце концов, если правительство действительно заинтересовано, то может…
– Нет, дядя, не может. Все это сказано для отвода глаз.
– О, Николас, я так сожалею, так сожалею…
Мы сидели в скорбном молчании. Потом, после паузы, он сказал:
– Ну, ничего, как говорится, Бог не забирает все сразу… Это не конец света. По крайней мере, ты сможешь поехать в Канаду, сняв с себя все заботы.
– Да, – ответил я, снова погружаясь в рассеянное молчание.
– Ты ведь умный мальчик. Бизнес ты освоишь быстро. И, конечно, как ты понимаешь, перспектиг вы, связанные с Белой, просто блестящие.
– Да. Если только он захочет что-нибудь для меня сделать.
Он как-то очень странно на меня посмотрел.
– Если он захочет! Ты что же, ничего не знаешь? Ни о чем не слышал?
– О чем я должен был слышать? Что вы имеете в виду?
Он пристально смотрел на меня, и волоски у него в ноздрях так и колыхались от мощного дыхания.
– О чем вы?! – заорал я и буквально запрыгал перед ним. – Что случилось, дядя? На что вы намекаете? О чем, господи боже ты мой, я должен был услышать?
– О Беле, – ответил он.
Очень для него типично – основное оставить на потом. Оказывается, Бела прислал письмо. Он совершенно определенно заявил, что назначает меня своим наследником. И сообщил, что высылает для меня билет в один конец. Потому что хочет, чтоб я немедленно вступил в дело.
– Я, естественно, ответила, что ты подумаешь, – сказала маменька. – Он воображает, что ты можешь сразу бросить все свои дела и помчаться к нему только потому, что он наконец-то вспомнил про свои обязательства. Он всегда был безголовым, даже ребенком. Я ему написала, что, может быть, ты вообще не собираешься вступать в его дело, может быть, ты предпочтешь стать кем-то вроде консультанта. Я ему сказала…
– Конечно-конечно, маменька, – ответил я. – Но все же, пожалуйста, постарайся вспомнить, когда ты ему написала. Подумай еще раз!
– Солнышко мое, я же тебе сказала – примерно месяц или два назад. Какое это имеет значение? Дай лучше еще раз на тебя взглянуть!
– И он не ответил?
– Ну разумеется нет, в это время года! Они сейчас очень заняты. Я ведь Белу знаю.
Я мог только надеяться, что она права. Ее ясные миндалевидные глаза весело мне улыбались. На меня вдруг свалилась целая гора неожиданных событий…
– А Маура? Она тоже здесь была? Ты говоришь, целых три раза?
– Бобичек, я уже все тебе сказала. Ну что ты крутишься, как песик какой-то? Хоть минутку постой на месте!
– Вспомни, пожалуйста, когда она была здесь в последний раз? Когда пришло письмо от Белы? Когда она услышала про Белу?
– Николас, я не календарь. Спроси Имре, он наверняка знает. Может быть, я вспомню, если закурю сигаретку? Ты знаешь, что этот монстр заставлял меня бросить курить? Как он уверяет, из-за моего горла. Но я-то прекрасно понимаю, в чем истинная причина! Милый мой мальчик! – воскликнула она, хватая меня за руку. – Умоляю тебя хоть минутку постой спокойно! У меня даже голова закружилась. Иди, присядь возле меня. А теперь расскажи все-все про Прагу. С кем ты встречался? Куда ходил? Няня, наверно, плакала, когда тебя увидела, да?
И я стал ей рассказывать. В этом подробном отчете было все, что ей хотелось услышать. Она сидела, держала меня за обе руки, глядела на меня своими чудными, широко раскрытыми глазами и время от времени что-то взволнованно говорила. Плести маменьке небылицы – чистое наслаждение, а уж такие и подавно. К тому же они ничуть не противоречили Секретному государственному постановлению от 1911 года.
В тот же вечер я уехал домой, предварительно попросив у Имре в долг один фунт. Я собирался одолжить у него фунтов пять, но, вспомнив его рассказы, передумал. От предыдущего фунта у меня остались всего две монеты – двенадцать и шесть пенсов. Я не представлял, что делать дальше. Оставалось надеяться только на Бога. И потом, на самый крайний случай, была Маура. Я был как пьяный.
Освещая себе фарами дорогу, я летел через темный Нью-Форест и думал о Мауре. Я почти наверняка знал, отчего она перестала ездить в Борнемут. Из-за письма Белы… Великое событие… Она решила не навязываться. Решила показать, что не собирается мне мешать. Теперь у молодого хозяина могут возникнуть другие планы. Если бы она знала, что я все это уже «проходил»! Маура многого не знала. Ей многое предстояло узнать. Я нажал на газ и рванул вперед.
Перед самым Линдхерстом дорога резко свернула вправо. Я перешел на шестьдесят и вдруг почувствовал, что педаль тормоза проваливается почти до пола. Посреди дороги стоял пони и смотрел прямо на меня. Не знаю, задел я его или нет. Меня заносило то влево, то вправо, визжали покрышки, стволы деревьев кружились в свете фар. А машина все мчалась – вперед и вперед… Нет, не совсем так. Вот она выровнялась. Остановилась. И тишина. Фары мирно освещали темный кустарник. Обошлось…