— Все будет хорошо, — отвечает он, стиснув ее ладошку своей большой сильной ладонью.
От этого прикосновения сердце в груди Клэр бьется быстрее.
И как раз в этот миг горизонт взрывается белой вспышкой.
Патрик разыскивает женщину по фамилии Строухакер. На глазах у нее две огромные серые катаракты, похожие на толстую паутину. Но говорят, будто бы она умеет видеть то, что недоступно другим.
Вот и наступил март. Последние несколько недель Патрик провел на передовой оперативной базе возле границы Орегона и Айдахо. Их главная цель — зачистка территории. Около пяти месяцев назад там, в Республике, он в полных снега ботинках выбрел к Туонеле. Но к тому времени большую часть гарнизона уже вывели с территории Волчьей Республики.
— Собирай рюкзак, — сказал ему охранник. — Мы едем домой.
— Что?
— Война теперь идет у нас дома.
Сначала Патрика направили в палаточный лагерь в Небраске, под Омахой. Таких лагерей теперь были сотни: там жили лишившиеся домов беженцы, там держали в карантине недавно зараженных. Многих рвало кровью, они покрывались струпьями. Многие умирали. Все больше и больше трупов. Потом начались беспорядки. Конечно, Патрик ненавидел новое место службы, но больше всего его раздражало небо. Вокруг — никаких гор, оно давило, размазывало его своей необъятностью.
Гэмбл написал рапорт о переводе в отряд, занимающийся зачисткой зараженных земель. Его просьбу удовлетворили, ведь туда никто не хотел ехать. И он отправился домой, в Орегон, откуда все бежали. Там уже работало больше ста тысяч чистильщиков. Чистильщики — так военные называли команды микробиологов, врачей, строителей и ликвидаторов. Около десяти тысяч чистильщиков уже погибло от радиации. Потому что тех, кто проработал там достаточно долго, интенсивность гамма-излучения приканчивает так же верно, как инъекция ртути. Многие ушли за пределы базы и не вернулись. Их смерть списывают на ликанов.
Сюда Патрику и надо. Здесь он найдет то, что искал отец.
Сегодня температура в пустыне поднялась выше нуля. Идет дождь. Под ногами чавкает размокшая грязь. Базу выстроили вокруг здания клуба, располагавшегося неподалеку от города Онтарио. Три акра, огороженные габионными конструкциями и проволочной сеткой. Патрик направляется к воротам, ему нужен бар под названием «Порок». Та женщина, миссис Строухакер, каждый вечер пьет там виски и предсказывает желающим судьбу.
Патрик чувствует себя полным дураком, но все равно идет: по шоссе номер сто восемьдесят четыре, мимо пропускного пункта, мимо крытого серым шифером сарая, в котором находится доска объявлений — люди разыскивают пропавших близких. Там висят тысячи выцветших фотографий в потеках от дождя, иногда одну или несколько срывает и уносит ветер. На снимках четкими печатными буквами написано: «Ищу дочь», или «Вы, случайно, ее не видели?», или «Работал в корпорации „Найк“», а внизу — телефонные номера и адреса электронной почты. Патрик тоже пришпилил там свое объявление: «Разыскиваю Сьюзен Гэмбл и Клэр Форрестер».
Он часто вглядывается в лица беженцев. Многие из них — ликаны, больные лучевой болезнью и разочаровавшиеся в Сопротивлении после нескольких месяцев жизни в глуши. День за днем они проходят через пропускной пункт. Патрик звонил матери, но в ответ слышал только: «Данный номер больше не обслуживается». Писал им обеим электронные письма, но не получил ответа. Неудивительно. Обычно в Зоне, за редким исключением, нет электричества и сотовой связи. Не зря журналисты прозвали эти места «Призрачные земли».
Ветер дует все сильнее. Дождевые капли теперь летят почти горизонтально. Патрик, пригнув голову, ныряет под навес фанерного домика. Таких квадратных сооружений здесь около двадцати: в них размещаются солдаты, чиновники и чистильщики. Хижины, палатки, вот столовая размером с большой хлев — ее пристроили к кухне бывшего клуба. Внутри гремят сковородками и стучат ножами вольнонаемные повара — готовят завтрак на утро. Стараясь не дышать, Патрик проходит мимо длинного ряда туалетных кабинок. Рядом примостилась большая палатка, внутри горит свет, раздается смех. Слышно, как шлепают по столу карты. Спальные бараки, они все такие: палатки, забитые бесконечными рядами двухэтажных коек, там не протолкнуться из-за разбросанных повсюду рюкзаков и оружия. Ревут генераторы. Гудят лампочки в здании бывшего клуба, где теперь располагаются лаборатории и кабинеты тактического планирования.
Патрик расписывается у охранника на пропускном пункте возле ворот и четверть мили шлепает по мокрому растрескавшемуся шоссе в бар «Порок». Кабак, эта сооруженная из железнодорожных шпал коробка без окон, врезается прямо в склон холма. Внутри на полу насыпаны опилки, а в длинном зеркале за стойкой есть дырочка от пули. Электричество здесь — штука ненадежная, поэтому везде тускло горят натриевые фонари и свечи. Когда Патрик открывает дверь, их пламя дергается от ветра. Гэмбл снимает дождевик, стряхивает капли и вешает его на железный крюк.
Опилки налипают на ботинки. От печки исходит тепло. От шпал пахнет креозотом и формальдегидом. От этого запаха и так голова идет кругом, да еще вдобавок тут все пьют. Пиво вспенивается в кружках, капает на рукава. На стойке выстроились в ряд стопки с виски, и кто-то опорожняет их одну за другой. Сегодня в баре человек тридцать, просто яблоку негде упасть: военные, штатские. Все шумят, от скученных тел исходит тепло. Патрик проталкивается к стойке и заказывает пиво. Ему еще нет двадцати одного, но это никого не волнует. Здесь и сейчас уж точно никто не попросит у него удостоверение личности.
Многие правила больше не действуют.
Неподалеку от бара начинается ограда — почти три тысячи миль наспех сооруженного сетчатого забора. Он по большому счету ничего ни от кого не защищает, но отгораживает большую часть Орегона и Вашингтона, кусок Айдахо и Монтаны. По периметру выстроились заставы и передовые оперативные базы. За оградой не гудят автомобили на шоссе, не вопят телевизоры, не трезвонят мобильники, не играет музыка в торговых центрах. Там царит жуткая тишина.
По проходам в универмагах крадутся койоты. По улицам Портленда разгуливают лоси. В полях и на улицах ржавеют трейлеры, автоцистерны, самолеты. Сквозь них пробивается трава. Словно это останки динозавров, останки безвозвратно вымершего прошлого.
Ликаны отхватили себе кусок земли, создали собственную страну, избавились от люпекса и шовинистических законов, которые в многообразии своем работали не хуже тюрьмы, давили, точно строгий ошейник. Во всяком случае, так они говорят.
Патрик пьет пиво, облокотившись о стойку. Хорошо бы оно помогло согреться. У бармена совсем нет шеи: голова растет прямо из покатых плеч. На нем изъеденный молью шерстяной свитер крупной вязки, закатанные рукава обнажают толстые руки. Бармен убирает две пустые пивные кружки и протирает стойку грязной тряпкой.
Гэмбл смотрит в висящее над стойкой зеркало. Иногда он едва узнает собственное отражение: голова гладко выбрита; смуглая кожа цветом напоминает орегонскую пустыню; поджарые руки и ноги; рельефные мускулы, крепкие, как скала. Патрик выглядит как мужчина, но чувствует себя ребенком. В зеркало он разглядывает и посетителей бара. Вот женщина с индейскими сережками смеется пронзительным высоким смехом. Вот мужчина с безвольным подбородком, одежда на нем гражданская, но стрижка как у морского пехотинца. Вот мексиканец с подкрученными усами и прыщавыми щеками. А в углу, вокруг дальнего столика, собралась небольшая толпа — все смеются и оживленно разговаривают.