Девушка привыкла обходиться одной рукой — ею она ест, завязывает шнурки, расстегивает джинсы. Вторая, бесполезная, засунута в карман куртки. Клэр старается сосредоточиться на папином письме, разгадать шифр, но после стольких неудачных попыток мозг отказывается фокусироваться. И она сидит, тупо уставившись в стену, и думает о том, как ей не хватает мобильника, вспоминает, как однажды сделала кормушку для птиц из старой высохшей тыквы, как в сентябре северный Висконсин накрыло холодным фронтом. Температура тогда стремительно упала. Они с родителями приехали на озеро Лун, выбрались на лед, пробурили дырки и уселись на раскладных стульях. А через совершенно прозрачный лед видно было желтых судаков и черных окуней, плавающих прямо у них под ногами.
Холод приближается, Клэр знает об этом. Лютый холод, от которого чернеют пальцы и стучат зубы. Метеорологи любят рассказывать о том, как в Фарго можно выплеснуть воду из стакана и она моментально застынет, как можно оставить на ночь банан на крыльце, а утром забивать им гвозди.
Здесь нельзя задерживаться надолго. Каждый день Клэр выбирается через окно из «Морского конька» и бродит по городу. И с каждым днем трава все больше буреет, а на деревьях остается все меньше листьев, пока наконец ветки не делаются совершенно голыми. Клэр купила черную вязаную шапочку, чтоб хоть как-то справиться с холодом. Девушка слоняется по окрестностям, обходя магазины, а ее ум точно так же бесцельно кружит вокруг загадочного письма. Часто она замедляет шаг, почти останавливается: пронзительный ветер словно не дает ей пройти, разворачивает обратно.
А что, если и правда вернуться домой? Что ждет ее там? Клэр воображает, как бродит по темным комнатам, дотрагивается до изрешеченных пулями стен, обходит высохшие на линолеуме лужи крови, открывает шкафы с одеждой, которую больше никто никогда не наденет, подносит к лицу подушку из родительской спальни, вдыхает родные запахи, находит их волосы, запутавшиеся в расческе.
Или нет. А вдруг папа с мамой живы? Только ранены. Может, то были предупредительные выстрелы, в потолок, и родителей лишь присыпало штукатуркой. Может, разыскать телефон-автомат, набрать номер службы спасения и сдаться? И тогда она увидит родителей, прямо завтра. Они встретятся в комнате, облицованной белым кафелем и освещенной лампами дневного света, будут со смехом обниматься, плакать от облегчения. Ведь все это наверняка ошибка, недоразумение. Они же ничего плохого не сделали. Во всяком случае, сама Клэр ничего плохого никому не сделала. Что, разве не так?
Есть еще один вариант — отправиться к бабушке. В дом престарелых «Сонная лощина». Высокому Человеку бабушка уж точно ни к чему, у нее ведь половина лица парализована, и слова она выговаривает с трудом. Они с Клэр не очень-то ладили, но все равно родня. Хоть какое-то утешение. Может, бабушка что-то знает. Клэр воображает, как старуха манит ее скрюченным пальцем и, склонившись в кресле-каталке, шепчет на ухо внучке страшную тайну.
Или лучше отправиться на юг, как те перелетные птицы, что выстраиваются косяками в небе. Ходить по пляжу босиком, наняться официанткой в ресторан под открытым небом, вокруг которого горят бамбуковые факелы. Или, может, свериться с гороскопом, подбросить монетку, сесть на заднюю скамью в церкви и помолиться? Клэр не доверяет самой себе, не смеет ни на что решиться, ее разум, как и небо над головой, укутали серые тучи, и из них падают похожие на капли дождя противоречивые мысли.
Она долго сидит в телефонной будке и собирается с силами, потом бросает в щель четвертак и набирает свой домашний номер. Но после первого же гудка механический голос сообщает, что номер больше не обслуживается. Клэр вешает трубку, внимательно смотрит на телефон и достает второй четвертак. В этот раз она звонит отцу на мобильник. После двух гудков кто-то снимает трубку. Молчит. Она слышит лишь звук дыхания.
— Алло? Мама? Папа?
На том конце по-прежнему кто-то дышит. Потом раздается чуть влажный звук: чьи-то губы раздвинулись в улыбке.
— Где ты, Клэр? — спрашивает незнакомый баритон.
Ясно, Высокий Человек. Кто еще это может быть!
— Скажи мне, где ты?
Она с такой силой опускает трубку на рычаг, что та звенит, как ударивший по наковальне молот.
Клэр возвращается в мотель. Из покрасневшего носа течет, ноги ноют, пальцы онемели от холода. Что Высокий Человек хочет от нее? Сумеет ли он теперь найти беглянку? Определился ли номер телефона на мобильнике? Можно ли вычислить, где находится автомат? Нужно ли уходить немедленно? В любом случае уходить придется.
Девушка перелезает через подоконник, но тут же замирает. Откуда-то из глубины комнаты доносится шорох. Глаза постепенно привыкают к полумраку: вот выплывают очертания стола, стула, кровати. Пивные банки она давным-давно выкинула. Клэр хочется убежать, но она так устала, что не сможет выпрыгнуть через окно обратно в темную ночь. А если даже и выпрыгнет — куда ей деваться?
Девушка медленно делает шаг вперед, аккуратно ступая на цыпочках, чтобы пол не скрипел. Целую минуту обходит кровать, вокруг которой сгустились непроницаемые черные тени.
В кармане — дешевый фонарик, пластиковый, размером с карандаш. Клэр включает его, чтобы разогнать тени. Никого.
И снова шорохи и пощелкивание, словно задвигался оживший скелет. На этот раз в ванной. Дверь туда открыта. Может, это ветер, который задувает в комнату сквозь окно. А может, и нет.
Когда Клэр было пять или шесть лет, она боялась темноты. Верила, что в туалете прячется бледное чудовище с длинными костлявыми пальцами. Один раз даже описалась, до того боялась туда идти. Теперь ощущение похожее — так же сжимается мочевой пузырь. Клэр смотрит на дверь и представляет себе, чту может скрываться там, в темноте. Высокий Человек в черном костюме. Бродяга с гнилыми зубами и страшными татуировками на лице. Призраки родителей, зовущие ее в свои холодные объятия.
— Выходи, — приказывает Клэр хриплым голосом.
Словно в ответ на ее слова, ветер стихает, и в тишине отчетливо раздается тихое щелканье. Пистолета у Клэр нет, единственное оружие — затаившийся внутри девушки волк. Но как выпустить его сейчас, в таком состоянии, когда она чуть жива от горя и усталости?
Щелканье переходит в царапанье. А потом — в шорох, кажется, будто бы шуршит ткань.
Ну все, с нее хватит. Клэр бросается вперед. Ванную пронзает тусклый желтый луч фонарика, но одну тень он пронзить не в состоянии. Вспыхивают красным глаза. Ворона! С хриплым карканьем птица спрыгивает с унитаза и взмывает в воздух. Хлопают крылья. Опасаясь вороньих когтей, Клэр закрывается рукой, и фонарик падает куда-то в темноту. На мгновение все перемешивается — верх, низ, право, лево. Ворона мечется по комнате, стукаясь о стены, и наконец вылетает в открытое окно. Занавески дрожат, словно чьи-то губы.
Клэр опускается на пол и начинает смеяться. Но смех быстро переходит во всхлипывания.
Они с папой раньше часто считали ворон. На дереве, в небе среди низко висящих облаков. Он научил ее старому ирландскому стишку: «Одна на беду, две на радость, три — мальчишке, девчонке — четыре, пять к богатству, а шесть — на старость, семь — будет сказка новая в мире». «Семь, хочу, чтобы было семь, — говорила она обычно и, прищурившись, вглядывалась в небо. — Хочу сказку».