Русский тяжело вздохнул, сам не осознавая, сколько злости в его лице и движениях, и вышел все же в коридор.
— Меня зовут Роберт Коэлл, — представился сопляк в штатском. — Сотрудник службы окружного прокурора в Ричмонде. Могу я взглянуть на сопроводительные документы и ваши водительские права?
Все еще зажимая папку под мышкой, русский поколебался, потом поставил бокс со льдом.
— Мне придется достать бумажник.
Сотрудник окружного прокурора кивнул:
— Давайте.
Взгляды обоих копов прилепились к русскому как магниты к железу, пока он доставал из заднего кармана бумажник. Он оглянулся в обе стороны по коридору, не сознавая, что выдает свое желание сорваться и побежать.
— У меня грин-карта, — сказал русский.
— Хорошо, — ответил Коэлл. — А что перевозите?
— Человеческую печень для пересадки.
— Сопроводительные документы и ваши водительские права, пожалуйста.
— Вы меня задерживаете! Вы рискуете жизнью человека!
— Сопроводительные документы и ваши водительские права.
Русский подал ему папку, достал из бумажника водительское удостоверение и тоже подал Коэллу.
— И куда вы этот орган доставляете?
— В «Ливанские кедры». Меня там ждут. Там пациент ждет печень для пересадки.
Помощник прокурора смерил русского взглядом, которые были холоднее ледяного бокса:
— Случалось ли вам когда-либо участвовать в поставке какого-либо органа вне рамок обычных либо законных каналов?
— Нет!
— Обращались ли к вам когда-либо с подобной просьбой?
— Нет.
Коэлл показал на папку:
— Вы работаете в этой компании?
— Да.
— Как ответил бы на эти вопросы ваш работодатель?
— …он болен, мой работодатель. У него рак.
Коэлл поморщился:
— Я не об этом вас спрашивал, мистер Дацишин.
— Я под каким-то подозрением? Я делаю важную и нужную работу, а вы меня задерживаете!
— Как бы там ни было, — сказал Коэлл, показывая на ряд стульев напротив лифта, — я бы попросил вас присесть вот сюда, сэр.
— Я не желаю садиться!
Полисмен, который разговаривал до того, снова вмешался:
— Присядьте, сэр!
Русский задумался. Он мог бы сейчас воспротивиться, и успешно. Эти люди, несмотря на свои пистолеты, страха ему не внушали. Но больница — место для этого неподходящее.
Он сел, держа бокс на коленях.
И с растущей тревогой глядел, как сотрудник окружного прокурора вынимает сотовый телефон и жмет кнопку быстрого набора.
Выйдя из докторской раздевалки в коридор с мокрыми от душа рыжими волосами и весьма не жизнерадостным настроением, Дана Скалли чуть не налетела на Маргарет Фирон.
Скалли, уже переодевшись в уличную одежду (светло-синяя блузка и темно-синие брюки), ни о чем профессиональном сейчас не думала. Она шла перехватить чего-нибудь съедобного в кафетерии и пойти ночевать в помещение дежурных врачей. Долгая операция ее вымотала, а спор с Малдером никак не способствовал душевному спокойствию. И никакого не было у нее настроения или расположения общаться с родителями маленького пациента, но вот они оба перед ней.
Они были так молоды — оба моложе тридцати, хорошенькая блондинка с треугольным лицом и высокий шатен с горящими голубыми глазами. Так недавно эти двое жили мечтами о будущем и семейными планами, а сейчас…
— Доктор Скалли, — начала Маргарет Фирон, — вы простите, что мы вас беспокоим…
Скалли показалось, что эта чета работяг уже довольно долго здесь ее поджидала.
Отец мальчика подхватил не законченную матерью фразу:
— …но мы хотим с вами поговорить о нашем мальчике, если можно. О Кристиане.
От этой напряженной официальности, строго соблюдаемой вежливости у Скалли в мозгу зазвенели предупреждающие звонки.
С серьезным, но не мрачным лицом Скалли посмотрела сперва на отца, потом на мать.
— Вы видели вашего сына?
— Да, он спит, — кивнула мать. — Но мы… — Она тревожными глазами посмотрела на мужа.
— Мы передумали, — сказал он очень спокойно. — Насчет продолжать это новое лечение.
Родителей явно отпустило напряжение — главное сказано. Бремя этого главного снято с них и возложено на не ожидавшие того плечи Скалли.
Она ответила очень не сразу, и ответила медленно, осторожно:
— Это преждевременно. Мы еще даже не знаем, помогает ли оно…
— Просто оно слишком радикальное, — сказал Блэр, качая головой. И глаза у него, как и у жены, были красными. — Мы считаем, что Кристиан уже достаточно перенес.
Маргарет подалась вперед, будто хотела тронуть Скалли за руку, но вовремя остановилась.
— Мы знаем, что вы хотите как лучше, доктор, но наша семья столько вынесла… и мы решили: мы передаем нашу судьбу в руки Господа.
— Наука, медицина… — Блэр запнулся. — Они могут только то, что могут. Для Кристиана сейчас нужно чудо, а не эта… эта пытка.
Скалли окаменела. Сглотнула слюну.
— Понимаю, — сказала она.
В глазах матери вспыхнула тревога:
— Пожалуйста, доктор! Мы знаем, что вы только хорошего ему хотите. Но смотреть, как наш сын мучается… доктор Скалли, это невозможно. Тут ничего против вас личного, доктор!
— Да, — ответила Скалли.
— Если бы… если бы вы сами были матерью, вы бы поняли.
Вот это после эмоционального реслинга с Малдером уже было совершенно лишнее. Скалли взяла себя в руки, изо всех сил сохраняя самообладание.
И спросила у родителей мальчика:
— Я так понимаю, что вы говорили с отцом Ибаррой?
— Да, — ответил мистер Фирон.
— Понятно.
— Но решение приняли мы сами!
Скалли кивнула. Ею овладевал гнев, и ей пришлось его подавлять, что было нелегко. Сомнение, которое разделяли эти родители, было разумным, понятным и его следовало уважать.
Она посмотрела в глаза отцу ребенка:
— А если оно помогло? — Потом в глаза матери. — Что, если мы потом узнаем, что сделали ошибку, решив остановиться?
Маргарет наклонила голову набок:
— Вы хотите сказать, что можете спасти моего сына?