— Мне несколько раз звонили, — начала она, — но ничего не говорили, только пыхтели в трубку. После второго звонка я заявила в полицию. Много лет я получаю омерзительные, непристойные письма от какого-то субъекта по имени Сид, которого — я уверена! — я в глаза не видела. Я испугалась, что он все-таки меня нашел. Вас я тоже приняла за Сида.
— И что полиция?
— Ничего, — пожала плечами Дебора. — Сказали, этот тип звонит и другим нашим преподавательницам. Пообещали, если звонки не прекратятся, установить оборудование для отслеживания.
— А есть перечень телефонов сотрудников?
— Да. Мне это тоже приходило в голову.
— Он больше не звонил?
— Звонил. И я страшно разозлилась. Какой-то кретин лезет в мою жизнь и играет на моем давнишнем страхе!
— И опять только дышал?
— Да. Пыхтел и сопел. Я его так и прозвала — «Пыхтун». Я хотела бросить трубку, а потом меня зло взяло, и я на него наорала.
Дебора вдруг отвела взгляд и понизила голос. В первое мгновение Цинк подумал, что молодой женщине неловко рассказывать незнакомцу историю с эротической подоплекой. Однако чем дольше он смотрел на нее, тем яснее понимал: причина здесь иная, более глубокая. И вдруг его точно ударило — Дебора Лейн изо всех сил старалась выглядеть как можно проще, скромнее и непривлекательнее. Светлые волосы были зачесаны назад и собраны в пучок. Темно-голубые глаза терялись на бледном лице без намека на макияж. Мешковатая одежда надежно скрывала фигуру. «А зря», — подумал Чандлер, смутно сознавая, что Дебора напоминает ему какую-то актрису.
— Не держите меня в неведении, — улыбнулся он. — Доскажите.
Дебора покраснела — редкость по нынешним временам.
— Я крикнула: «Какая же ты тряпка! Настоящий мужик не побоялся бы заговорить!»
— И он повесил трубку?
— Нет. Он долго молчал, а потом прошептал: «Детка, в одной руке у меня трубка. Угадай, что в другой?»
— И что вы ответили? — спросил Цинк, улыбаясь все шире.
— Если это умещается в одной руке, меня это не интересует.
Чандлер расхохотался.
— Потом я повесила трубку, и он пока не звонил.
На мгновение воцарилось молчание. Вдруг Дебора тоже улыбнулась.
— Если вы пришли не по поводу телефонных звонков, тогда о чем вы хотели поговорить?
— О вашей сводной сестре, Рике Хайд.
Англия, Лондон
18: 03
Хорошим полицейским можно стать.
Великим полицейским нужно родиться.
У всякой тайны, как у тайфуна, есть свой центр. Ибо тайна подобна колесу, которое и формой, и способностью к движению обязано ступице. Проблема в том, что, когда колесо катится — к вам ли, от вас, — видны лишь обод или колея. Ступицу разглядеть невозможно.
Хилари Ренд сидела у себя в кабинете одна и тупо смотрела на записку, присланную вместе с изображением цветка. Под вырезанной из книги фотографией стояла подпись: «Гортензия». Именно гортензии Элейн Тиз распорядилась отослать в Ярд в ночь взрыва в «Римских парных банях». По данным полиции, в списках лиц, постоянно проживающих в Великобритании, Элейн Тиз не значилась. В записке, которую Хилари держала в руке, говорилось:
В чем дело, Хилари? Тебе не знаком язык цветов? Джек
Внезапно в памяти Ренд всплыла сценка из давно минувших времен: она, совсем маленькая, идет с теткой по лугу, пестреющему весенними цветами. И где-то высоко над ее головой раздается теткин голос: «А ты знаешь, Хилари, каждый цветок что-нибудь да значит. Когда твоей бабушке было столько лет, сколько тебе сейчас, букеты подбирали так, чтобы тем самым выразить свои чувства. Влюбленные и друзья обменивались ими вместо записок. По-моему, чудесно говорить на языке цветов, верно?»
«А что если… — подумалось Ренд. — Дело достаточно безумное».
Она протянула руку к телефону, но в этот миг раздался звонок.
— Слушаю, — сказала Хилари.
— Это Макаллестер.
Двадцать пять минут назад асы из Особой службы приняли вызов категории 999: трагедия в клинике, занимающейся проблемой СПИДа. Ренд отправила Макаллестера на место происшествия, а сама задержалась — ей хотелось взглянуть на содержимое только что присланного Джеком конверта, с которым пока работали дактилоскописты.
— Что там, Скотт?
— Сперва взорвали трубу, чтоб напустить в здание воды и пара. Потом, с помощью дистанционного управления, пустили ток, отвели от подземного кабеля. Приборчик у нас. Двенадцать человек сгорели заживо.
— Цветов случайно не нашли?
— Под обе двери забиты деревянные клинья, смазанные эпоксидкой, чтоб никто не мог выбраться. К одному приколота вырезанная из книги картинка. На ней нарисован цветок. Пижма.
— Держите меня в курсе.
— Есть! — И Макаллестер дал отбой.
Ренд набрала загородный номер. После третьего сигнала на другом конце провода, в деревушке Мит, подняли трубку.
— Алло, — произнес дрожащий старческий голос.
— Тетечка, здравствуй. Это Хилари.
— Голубушка, какой приятный сюрприз. Где ты?
— В Лондоне, тетечка. Мне нужна твоя помощь. Прости пожалуйста, что не могу поговорить с тобой подольше. — Она мысленно увидела свою восьмидесятилетнюю тетку: коричневые старческие пятна, редкие седые волосы, сотни веселых морщинок у глаз и губ. Живые блестящие глаза.
— Я слушаю, — сказала тетка.
— Ты помнишь язык цветов? Старуха тоненько, сипло рассмеялась.
— Нет. Но у меня сохранилась книга.
— Тетечка, сходи за ней, пожалуйста. Это очень важно.
В трубке надолго воцарилось молчание, потом вновь послышался теткин голос:
— Прости, голубушка, искала очки.
— Что означает клевер? — спросила Хилари. Это растение Элейн Тиз велела отослать в «Римские парные бани».
Через минуту старуха ответила:
— Месть.
— А пижма?
Вновь долгое молчание, шелест страниц.
— Пижма… «Я объявляю вам войну».
— И еще гортензия, — сказала Хилари. Этот цветок Элейн Тиз пыталась послать ей в вечер взрыва в банях. Его изображение она получила сегодня.
Наконец тетка ответила:
— Гортензия — это бессердечие.
«Бессердечие — нет сердца», — подумала детектив. И в тот же миг некое шестое чувство, чутье, нюх ищейки — называйте как хотите — подсказало ей, что Джек-Взрывник и Убийца-Вампир — одно лицо.
Вот почему в вечер взрыва в «Римских парных» Джек прислал букет мне. Мы ошибались, это не было его первое преступление. Я тогда уже занималась его делом, только он выступал как Убийца-Вампир.