Когда в мозгу у Цинка прогремел призрачный выстрел, Цинк бросился на пол и по-крабьи уполз в темноту, подальше от света единственной свечи, вокруг которой на камень натекла лужица воска. Ткнувшись плечом в сырую стену, он свернулся в тугой клубок, скорчился, как зародыш. И, совершенно обессиленный, заплакал.
Утратив власть над эмоциями, он трясся в исступленных рыданиях и услышал, что зовет мать.
«Химия, — подумал он. — Это все химия. Держись… возьми себя в руки… себя… нет… меня нет… все единая бесконечность…»
Дыша медленно, словно под гипнозом, Цинк осмотрел в темноте свою руку. Он едва различал ее очертания или то, что полагал ее очертаниями, поскольку обрел способность видеть свою ауру, мерцающий поток тусклого серого света там, где атомы на границах его существа обменивались с атомами окружения.
«Нет никакого существа, — пронеслось у Чандлера в го-лозе. — Меня не существует».
Внезапное бесконечное удивление, рожденное этим открытием, сменилось восторгом. Мир уместился в границах царства света и тени, черного и белого; все прочее утратило значение, потеряло важность. Цинк смутно припомнил то ли путешествие, то ли странствие по далекому измерению — кажется, он что-то искал? Ах, все равно! Тело его устало, душа пуста… он хочет одного: забыться.
Однако что-то мешало ему — отвратительный, царапающий по нервам звук, идущий откуда-то сверху. Досадуя, Чандлер поднял глаза.
При свете свечи, горевшей не менее чем в пятнадцати футах от него, Цинк различил поначалу лишь следующую картину: он, съежившись от холода, скрючился на холодном каменном полу. Затем он заметил ствол серебристого металла, восходивший к потолку и на недосягаемой высоте тридцати футов увенчанный платформой. На долю секунды Чандлеру почудилось, что он вот-вот вспомнит, где он, но растущая сила наркотика вновь одолела его.
Неожиданно он все забыл. Край пола загнулся вниз, и сообразно этому изменились все углы. Стены словно бы наклонились внутрь, не осталось ни одной прямой линии, ни одного перпендикуляра, ни одного прямоугольника. Действительно ли — или винить следовало наркотик? Цинк окончательно перестал понимать что бы то ни было.
Его опять вывернуло.
Всякий раз, как инспектору удавалось подняться, он падал обратно на пол. Кирпичи вокруг него обернулись живыми разумными тварями, дышавшими в лад биению его сердца.
«Мертвый… да… я люблю… мертвых…» — проскрипел наверху Карлофф.
В памяти Цинка возникла эта квадратная голова — мертвенно-белая кожа, тяжелые веки, шрамы, оспины, покатый лоб.
Галлюцинации. ЛСД. «Это все твое воображение, — подумал он. — А может быть, и фенциклидин в смеси с кокаином».
Жар, холод, оцепенение, вновь обжигающий жар. Внутри то искры, то ледяной озноб. Мозг превратился в гулкую камеру, многократно усиливающую звуки; они проникают в самые глубокие пласты подсознания и возвращаются раздробленным эхом.
«Я не владею собой, — подумал он. — Не могу прекратить галлюцинации».
— Вчера ночью ты умер.
«Я это слышал или мне примерещилось?»
— Абсолютная восприимчивость равняется полной паранойе. Я слушаю. Смотрю. Я везде.
«Нет».
— Я убиваю свободную волю во имя свободного сознания. Слушай меня… слушай, раб. Я твой господин и повелитель. Твой Хозяин.
Чандлер укусил себя за руку, сосредоточился на боли и, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте, принялся нервно обшаривать глазами яму, вырытую глубоко под мавзолеем, тридцатью футами ниже комнаты для бальзамирования в первом этаже.
И вдруг увидел дверь в стене.
Наверху в динамиках вновь что-то зацарапалось и зашуршало.
Не в силах подняться, Цинк пополз к двери.
— Внутреннее святилище, — - прошептал голос, давным-давно записанный на фонограф и перенесенный затем на магнитофонную пленку. Неторопливый, сардонический голос. — Добро пожаловать в чулан вашего воображения.
Рука — его рука — потянулась к двери.
Пленка пронзительно взвизгнула. В тот же миг массивная дверь со стоном приоткрылась на ржавых петлях.
Раздался смех, смех безумца. Цинк Чандлер на четвереньках выбрался из узкого просвета в стене, и тяжелая дверь захлопнулась за ним. Он успел услышать напутствие динамиков: «Спокойной ночи, приятных сновидений».
Чернота. Кромешный мрак. Где-то далеко отчаянно кричит Дебора…
И вдруг откуда-то снизу, заглушая ее плач, гремит гулкий рокочущий голос:
— КО-О-О-ОННЫЙ! Иди ко мне! Сыграем в Игру?
«Доколе брести мне дорогою мерзостной сей?» —
Шептал я неслышно, вконец истомленный ходьбою,
И, словно бы вняв безнадежной молитве моей,
Вдали отворилась дверь — к смерти. К покою.
Томас Харди. Напрасная болезнь
1: 18
Хилари Ренд стояла у двери фургона с мобильным компьютером. Операцией руководили из Министерства внутренних дел, по радио, чтобы тот, кто проник в ЕНПКС, ничего не знал о происходящем.
Возле Хилари нервно расхаживал Бэйзил Плимптон, поднятый с постели среди ночи. В руке он держал пластиковый стаканчик с кофе, что не мешало ему при разговоре жестикулировать, то и дело расплескивая питье.
— Канализация тут сложная, — сказал он. — Район застраивался после открытия кладбища.
— Но на карте этот участок есть?
— Да, — ответил Плимптон.
— Тогда мы перекроем туннели.
Хилари взглянула на экран, на схему подземного размещения сил полиции. На улицах выставили внешний и внут-ренний кордоны, изолировав «зону стерилизации». Организовали пункты оперативного контроля на передовой и в тылу. Задействовали Летучий отряд, SAS — специальную воздушно-десантную службу — и специальную патрульную группу. Управление муниципальной полиции прислало передвижной буфет. Чай заваривали галлонами.
Сержант, дежуривший у телефона на передовом пункте оперативного контроля, дал отбой и повернулся к Хилари:
— Кладбище было заложено в начале прошлого века как частное.
— И остается частным владением?
— Да. Со времен королевы Виктории здесь никого не хоронили. Но подземный склеп принадлежит семье, которая очень давно открыла кредит, желая обеспечить постоянную работу кладбища. В прошлом году кредит истек.
— К кому перешло кладбище?
— К одной английской компании. Они могут использовать постройки, но не имеют права проводить земляные работы и раскопки.
— Кто глава компании?
— Некий Сакс Хайд.
— Когда состоялась сделка?