Он и разойтись толком не успел — когда увидал шоссе.
На шоссе были немцы.
Выбирать было не из чего — и Чапа заспешил вдоль шоссе на восток.
Первого убитого красноармейца Чапа увидал издалека. Красноармеец сидел почти на открытом месте, привалясь спиной к кусту бузины; правда, с шоссе его было не видать. Чапа не сразу понял, что красноармеец убит. Он вроде бы отдыхал, и это поначалу сбило Чапу с толку. Но когда до него осталось метров двадцать, Чапе что-то не понравилось, хотя он и не сразу догадался, что именно. А потом подошел совсем близко и увидал, что красноармеец весь в засохшей крови, и по ранам на животе и груди было ясно, что его добивали в упор. Здесь-то Чапа и понял, что его насторожило раньше: в траве белели бумажки, вывернутые из карманов красноармейца, и это даже больше диссонировало с окружающей пастельной зеленью, чем труп.
Чапа впервые видел убитого человека, и приблизился к нему с неохотой. Перекрестился, присел на корточки и долго рассматривал красноармейца, потом взял за конец ствола и потянул к себе его винтовку. Но то ли рука убитого уже оцепенела, то ли винтовку что-то удерживало, только легкого усилия оказалось мало. Чапа потянул сильнее, затем дернул винтовку. Убитый качнулся так по-живому, что у Чапы сердце замерло и он сел на землю. И даже вспотел. Но винтовка была уже в его руках. Зачем ему вторая винтовка — он не думал. Может быть, сработал крестьянский инстинкт: одна — хорошо, а две — лучше. Все-таки ценная вещь. Мысль, что вторая винтовка весьма затруднит его в пути, пока не созрела. Опять же: нельзя оставлять оружия врагу.
В винтовке патронов не было.
По нагару в затворе Чапа понял, что красноармеец успел выстрелять всю обойму. На войне патроны лишними не бывают, Чапа преодолел в себе сопротивление, приблизился к убитому и осмотрел патронташи. Они были полны. Но ведь не в карманы же сыпать патроны!.. Вывернутый немцами вещмешок убитого валялся здесь же. Немцы не взяли ни чистых, еще не старых портянок, ни пару чистого нательного белья, ни вафельного полотенца и мыла. Не позарились они и на печатную иконку Николы-угодника и потертую, читанную-перечитанную Псалтирь. Еды не было ни крошки. Чапа специально пошарил по карманам вещмешка. Ничего.
Зато теперь у Чапы снова был вещмешок.
А мой-то где? — с грустью подумал Чапа. Небось, путешествует где-то вместе со скаткой по лесным дорогам. Или валяется, вот так же вывернутый, в канаве… Если б не лейтенант — вещмешок был бы сейчас со мной, мой друг, с которым мы перевидали столько снов. А сколько замечательных вещей сберегал он для меня!..
Прежде всего Чапа поменял портянки; ногам сразу стало легче. Свои портянки отправил в вещмешок. Следом — белье, полотенце и мыло. Две пачки махорки. Отдельно — патроны. Хотел положить туда же Псалтирь и иконку, но спохватился: ведь нужно похоронить убитого, а раз он был верующий — соблюсти ритуал…
Кабы Чапа спешил, убегал, спасался, — об этом и речи бы не было. Но он уже не спешил. Схоронить человека — дело нетрудное и полезное для души. Если бы Чапе было, о чем подумать, от этой остановки ему была бы двойная польза, но предмета для размышлений Чапа не видел, поэтому прикрыл убитому глаза, стянул с него скатку (одна из пуль пробила шинель, значит, в ней теперь несколько дырок, ну и кровь, естественно; но кровь можно смыть, дырки заштопать — и пользуйся вещью; когда еще другую — поновей — добудешь…), отстегнул с его пояса саперную лопатку, высмотрел (по сочности травы) где земля помягче, — и дай Бог помощь. Копать было приятно: давненько ему не доводилось тратить свой труд с такой очевидной пользой. Чапа сразу решил, что копать будет не глубоко, на два, нет — на три штыка саперной лопатки. Вот когда потом тело перенесут на цвинтарь…
Длину и ширину могилы Чапа отмерил с запасом, поэтому тело легло свободно. Нигде не зажалось. Чапа вложил в нагрудный карман убитого его красноармейскую книжку, закрыл пилоткой его лицо, вложил в сложенные на груди руки иконку и раскрыл Псалтирь. В последний раз Чапа держал ее в руках… вспомнил! — ему было лет пять-шесть, и бабулька все норовила приобщить его к слову Божью: «сперва из этой книжечки, внучок, а уже потом сказочку…» В церкви он никогда не обращал внимания, когда отец Лаврентий называл номер псалма. Какой прочесть теперь?
Псалтирь раскрылась почти в самом начале, указательный палец Чапы упирался в 5-й псалом. Хорошо, когда все получается само собой и можно не думать.
Чапа начал читать, не вникая в смысл слов. Оно и понятно: ведь не для себя он это делает, а для этого парня. Последняя ему услуга на этом свете. Слова входили в глаза Чапы — и тут же слетали с языка, не углубляясь до мозга. Но уже на четвертом стихе Чапа запнулся.
Господи! рано услышь голос мой, —
рано предстану пред Тобою,
и буду ожидать.
Чапа перечитал стих еще раз, опять только глазами; сосредоточился…
рано предстану пред Тобою…
А если это обо мне? Если это мне предостережение о короткой судьбе?..
Он еще ни разу не думал о своей смерти. Даже в последние два дня. Даже убитый красноармеец не напомнил Чапе, что и он идет рядом со смертью, плечом к плечу, шаг в шаг, и стоит ей — случайно! — взглянуть на него, как шальная пуля прилетит неведомо откуда, или вдруг из-за кустов появятся враги, и начнут палить в упор…
Он взглянул на раны красноармейца совсем другими глазами. Раны обрели голос, но поскольку заговорили все сразу, Чапа не сразу понял, которая из них была первой. Его убили две пули в середину груди. До них были еще две: под правую ключицу и в живот. После раны под ключицей, если не раздробило кости, он еще мог стрелять, — не целясь, от пояса. Но после пули в живот уже не постреляешь…
Чапа представил, как этот парень сидел, истязаемый ужасной болью, и глядел, как немцы неторопливо подходят к нему. Его жизнь уже закончилась, но в свои последние мгновения он не прощался с этим прекрасным миром, не вспоминал мать или любимую девушку, — он смотрел на потных, равнодушных вражеских солдат. Вот сейчас подойдут — и добьют…
рано предстану пред Тобою…
Чапа заставил себя дочитать псалом, закопал красноармейца, смастерил из веток бузины большой крест (чтобы заметили; иначе как же он попадет на цвинтарь?), закрепил крест камнями, выкурил самокрутку. Все.
К счастью, коробку с бритвами удалось втиснуть в вещмешок.
Итак, скатка — через плечо, вещмешок — на спину, саперная лопатка — на пояс, на каждом плече по винтовке. Нагрузился, как ломовая лошадь. Ничего, своя ноша не тянет.
Чапа перекрестился на могилу и пошел через кусты.
Все это время он слышал гул движения по шоссе, рев отдельных моторов, но не прислушивался и вообще не придавал соседству немцев значения. В сознании Чапы он и немцы не пересекались. У них был свой интерес, у него — свой. Вот когда он придет к своим, когда снова станет частичкой Красной Армии, — тогда другое дело. Какое оно будет, это другое дело, Чапа не загадывал. Человек маленький. Куда приставят — там и буду исполнять свой долг.