Дайана улыбнулась Гейл, и они снова помчались. Гейл пожалела, что на ней не кроссовки, а рабочие ботинки — они все больше оттягивали ноги.
Но она бежала, хотя чувствовала, что ее легкие скоро взорвутся, если она не даст им отдохнуть. Бежала.
Ложе из сосновых иголок на краю леса. Ниже на склоне неосвещенное шоссе, двухрядная проезжая часть, посередине двойная желтая разделительная полоса предупреждает водителей, что обгон запрещен. По сторонам поля и лес.
Женщины присели отдохнуть. Дыхание успокоилось. Иногда со свистом проносились машины, и свет фар отражался на сером покрытии дороги. Дайана не обращала на них внимания, а Гейл они казались маленькими и круглыми. Ей было очень приятно сидеть и нормально дышать, хотя в легких по-прежнему саднило от сухости, будто это была выброшенная на берег высохшая губка. В мышцах накапливалась молочная кислота. Хорошо, если завтра она вообще сможет пошевелиться.
Дайана легла на спину и закинула руки за голову.
— Ничего не поделаешь, надо двигаться дальше.
— Еще несколько минут.
— Как рана?
— Терпимо.
Ногу дергало, но она онемела, словно сделали местное обезболивание лидокаином. Гейл не верила, что их спринтерский побег из тюрьмы по полю и ночной кросс по лесу удались и она на свободе. Пока. Ее воодушевила удача, но она не обольщалась. А Дайана, похоже, приняла все так, точно побег из-под стражи — нечто вроде занятий по аэробике, куда она ходит каждый четверг в половине шестого. Гейл понимала, что за девушкой нужен глаз да глаз, чрезмерное доверие может обернуться чем-нибудь очень опасным. Однако Дайана никуда не делась, а ведь могла бы, оказавшись за оградой, рвануть от нее подальше. Но нет, осталась верной.
К тому же полезно, пока все не уляжется, иметь рядом бывшего копа. А уляжется тогда, когда имена Гейл Розалинн Рубин и Сары Дайаны Уэллман останутся только в анналах службы федеральных маршалов. [24] Или там все теперь компьютеризировано? Дайана знала, какие веревки могут затянуться на ее шее петлей палача.
— Как ты считаешь, они долго будут гоняться за нами?
Дайана села и посмотрела на дорогу.
— А сколько они гонялись в тот раз?
— Не знаю, сколько времени за нами следили. Но за мной гонялись, пока не поймали, — ответила Гейл. — Среди нас была «крыса». Они знали о нас все: где мы, что у нас было.
— Узнали, кто это?
Гейл покачала головой:
— Нет. Я не пыталась. Другие пробовали, но ничего не получилось.
Дайана кивнула:
— Представляю, как распсихуются парни в Сандауне, что две женщины утерли им нос.
Гейл попыталась вызвать в памяти лицо Тома Файрстоуна. Не получилось. Представила его крепкую фигуру, растрепанные каштановые волосы, бороду, которую он одно время отпускал. Но черты лица оставались размытыми. Интересно, куда он делся, когда его освободили, что чувствовал, выходя из ворот тюрьмы в Люисберге, вспоминал ли о том, что она по-прежнему за решеткой, хотя их осудили за одно преступление?
— К нашему делу приставят какого-нибудь проныру, которому не терпится выдвинуться, и он станет гоняться за нами, пока не поймает. — У Дайаны был такой вид, будто она хотела кого-нибудь ударить. — Или не приведет доказательств, что нас нет на свете.
— Из таких, как ты? — вздохнула Гейл.
— Я никогда не лезла из кожи вон. Наоборот, некоторые считали, что я ни на что не гожусь. Хотя сама я так не думаю. — Она вздохнула. — Видишь, отвела собак от наших задниц. Важное достижение.
Дайана решила, что собаки так и бегают вокруг берез, которые она полила из аэрозольного баллончика. Спасибо Всевышнему, однажды брат взял ее на охоту. Ох, как же Дайана волновалась, когда Кевин дал ей ружье и она пальнула во взлетающую стаю уток! Ее оглушил грохот, и она очень удивилась, что одна птица замертво шлепнулась на землю. И пришла от этого в ужас. Утку взяли домой и съели. Поэтому поступок Дайаны не показался таким дурным. Потом она много размышляла над этим и пришла к выводу, что охотиться с ружьем правильнее, чем ходить в бакалею под названием «Мальчик-с-пальчик» и покупать замороженную, упакованную в полиэтилен и пенопласт разукрашенную тушку. Дайане понравился вкус дичи, хотя Кевин показал ей, как он избавляется от него, замачивая дичь на ночь в молоке, потом заворачивая утку в свиную грудинку, чтобы мясо стало мягче.
— Кусаешь ее, а зубы отскакивают, как от резиновой, — пожаловался брат.
Дайана ходила на охоту один раз. А когда ее пригласил Ренфро, заявила, что скорее пришьет всех ханыг в камере для алкашей, чем снова выстрелит в животное. Он подхватил ее, швырнул на кровать и обозвал слабачкой, но когда их свидание закончилось и он выплывал из ее застеленной коврами, прохладной от работающего кондиционера квартиры, колени от слабости вихляли у него.
Следующим вечером Ренфро пришел опять, и прежде чем заступить на ночное дежурство, приготовил тушеную оленину с овощами.
— Трогаемся, — сказала Дайана. — Чем больше я сижу, тем больше хочется есть. Просто жуть. — Она со стоном поднялась.
Гейл с трудом встала. Они некоторое время смотрели на шоссе.
— Это уже не голод, а полное истощение, — промолвила Дайана. — Знаешь, что такое фуражировка?
— Только знаю, как это пишется.
— Я слышала, что, когда совсем подводит живот, можно есть желуди.
Гейл покосилась на нее.
— Мы же с тобой не в Сахаре. — Она показала на дорогу под склоном. — Могу сказать тебе точно: мы в паре миль от «Макдоналдса». А где «Макдоналдс», там в баках мусорные отбросы. И люди.
— И, судя по всему, «Данкин доунатс» тоже. Не знала, что они есть в Нью-Йорке. Вот бы сейчас навернуть чили-дог.
— На завтрак?
— А что? Я так голодна, что башка не варит. Говорят, мозг и желудок связаны напрямую.
— Что же тогда говорить о моих мозгах, если мой желудок восемнадцать лет не получал ничего хотя бы отдаленно напоминающего нормальную еду?
— Вот и я к тому же: один чили-дог в «Соник Драйв-ин» — и твоих хворей как не бывало.
— Я не ем ничего, что наделено глазами.
— А разве у хот-догов есть глаза?
Женщины выбрали направление, решив, что там север, но после сумасшедшей гонки от собак и теперь, ночью, когда луна уже скрылась, а солнце не обнаружило себя даже заревом на небе, не были уверены, что идут куда надо. Лес тянулся еще полчаса, а потом началось кукурузное поле, простиравшееся почти до самой дороги. Наверное, его засеяли очень рано, поскольку стебли для этого времени года выросли необыкновенно высокими. Женщины постояли на краю, понимая, что на открытом пространстве им не избежать постоянного ощущения уязвимости.