Вернувшись на базу, он проверил тонкую хлопчатобумажную ниточку, которую прикрепил поперек зазора между створками главных ворот, некогда выкрашенных ярко-зеленой краской, выцветшей теперь и превратившейся в бледно-голубую. «Контрольное устройство» оказалось нетронутым. Нагнувшись, Габриэле прошел под ним и вступил в гулкое пространство двора, настолько ему знакомое по детским воспоминаниям, что он почти не воспринимал его нынешнего реального облика. Ему казалось, что вот-вот откроется дверь или окно и послышится голос: «Габриэле! Добро пожаловать домой!» Но все тогдашние голоса были уже мертвы. Сколько же работы здесь переделано, сколько жизней прожито! Это как поле битвы, подумал он, бесконечной, не имеющей завершения, бессмысленной битвы, ведущейся при помощи устарелого вооружения и по причинам, которых никто уже не помнит.
Снова забравшись в свое гнездо, как он назвал это место на чердаке еще тогда, когда пятнадцатилетним мальчишкой впервые здесь обосновался, Габриэле аккуратно опустил и закрепил светонепроницаемые шторы, которые сам выкроил из тонкой клеенки, и только после этого, заменив батарейки, включил фонарь. Несмотря на защитную лесополосу из вязов и тополей, свет на этом верхнем уровне дома мог быть замечен с расстояния в несколько километров и непременно сразу же привлек бы к себе внимание.
Наполнив кастрюлю водой из ведра, стоявшего в углу, Габриэле поставил ее на газовую плитку и устроился рядом читать принесенную газету. Большинство статей его не интересовало: обычная преувеличенная шумиха по поводу каких-то надвигавшихся перестановок в кабинете министров, но в глаза бросился заголовок в рубрике «Криминальная хроника» – об убийстве, совершенном в городе под названием Кампьоне д'Италия. Имелась и фотография жертвы – Нестора Мачадо Солорсано, гражданина Венесуэлы. На взгляд Габриэле, он очень напоминал чуть постаревшего Несторе Сольдани.
Габриэле быстро пробежал глазами статью, потом перечел ее еще дважды очень внимательно. По словам жены убитого, Андреины, говорившей через переводчика, жертве позвонили домой в день рождения и вызвали на экстренную встречу с неизвестным человеком или людьми в городок Каполаго, расположенный по ту сторону швейцарской границы. «BMW мини-купер», на котором ее муж ездил на встречу, по возвращении взорвался перед въездом на их виллу в Кампьоне. Взрыв полностью разрушил автомобиль и ворота, в близлежащих домах вылетели все стекла. Практически никаких останков водителя обнаружить не удалось.
Габриэле мысленно сопоставил даты. Убийство произошло через день после того, как он, прочитав об обнаружении трупа Леонардо, скрылся из Милана.
Кипящая вода для пасты выплескивалась через край. Дрожащими руками он снял кастрюлю с плиты. Подумать только – какой-то час назад он насмехался над собой за безосновательную панику и мысленно поднимал философские вопросы о природе доказательств, чтобы оправдать свое бегство. Вот оно, доказательство! Насколько он мог судить, лишь три человека точно знали, что случилось с Леонардо Ферреро, и один из них теперь мертв – взорван в собственном автомобиле через два дня после обнаружения трупа.
Значит, остались только он и Альберто. Мысль о каком-либо контакте с Альберто вызывала у него отвращение, более того, он подозревал, что именно Альберто стоит за нарочито угрожающими открытками, которые ему посылали каждый год в день очередной годовщины смерти Леонардо, но сейчас он чувствовал, что иного выбора нет. Кто бы ни убил Несторе, следующим в списке значился он, Габриэле. Это была уже не игра в прятки, а вопрос жизни и смерти. Он не мог вечно скрываться здесь, в поместье, но не желал и жить в Милане под постоянной угрозой расправы или эмигрировать и влачить жалкое существование в какой-нибудь чужой стране, где к тому же его все равно рано или поздно могли настичь.
У него не было другого выхода, кроме как ускорить ход событий, и Альберто был единственным, к кому он мог обратиться. Разумеется, следовало все тщательнейшим образом предусмотреть, чтобы ничем не выдать своего местопребывания, а тем более своего страха. Нужно написать письмо в уверенном и решительном, даже чуть вызывающем тоне. Он изложит вполне обоснованные опасения, возникшие у него в связи с известием о смерти Несторе, ясно даст понять, что свято сохранит тайну «Операции Медуза» до конца жизни, и потребует открыть подробности убийства Сольдани, а также сообщить, что предпринимается для того, чтобы призвать убийц к ответу и защитить двух оставшихся членов веронской ячейки.
Альберто не должен по мобильной связи вычислить его местонахождение, и потому Габриэле назначит ему точный день и час для звонка й даст неделю на то, чтобы сформулировать подобающий и исчерпывающий ответ. Письмо будет отправлено из какого-нибудь близлежащего городка с безлюдным вокзалом, до которого он легко доедет на поезде, из Кремы, например. А когда придет время для звонка Альберто, он отправится в противоположном направлении, скажем, в Мантую, и будет говорить с ним из поезда. Так его не смогут выследить, самое большее – определят, где он находился в момент разговора. За годы армейской службы Габриэле усвоил, что, если воображаемые страхи изнуряли его и парализовали волю, то в моменты реальной и непосредственной опасности он умел собраться и сохранить хладнокровие. Настала пора встретиться с врагом, кем бы он ни был, лицом к лицу и заставить его выйти из тени, обнаружить себя. Каким бы ни оказался результат, это все равно лучше, чем жить в состоянии неизвестности и ужаса непонятно перед кем.
Как только Дзен вошел в бар, расположенный за виа Национале – широкой мощеной «траншеей», разделявшей холмы Виминал и Квиринал, – он почувствовал себя чужаком. Политический центр страны мог находиться ниже по склону, во дворцах Монтечиторио и Мадама, в историческом центре, но именно здесь собирались те, кто выполнял грязную работу и делал все необходимое, чтобы палата депутатов и сенат принимали нужные решения. Так же, как у их «коллег» из мира бизнеса, которые тоже были здесь широко представлены, это сообщество строилось в соответствии с жесткой иерархией, соблюдение которой распространялось далеко за пределы служебных помещений. Посещать бар или ресторан, куда ходит твой начальник, было так же немыслимо, как занять его кабинет. Это было бы расценено всеми посвященными как поступок неуместный и нескромный.
Дзен не мог точно определить статус клиентуры этого заведения, укромно спрятавшегося в переулке неподалеку от оперного театра, но то, что он на порядок выше его собственного, было очевидно, – скорее высший, чем средний управленческий эшелон. Женщина, высоко восседавшая за кассовым аппаратом, выглядела так, словно в течение нескольких десятилетий большинство мужчин в баре нещадно гоняли ее от стола к столу, прежде чем ей удалось, не достигнув пенсионного возраста, уйти в отставку и занять нынешнюю позицию. Вместе с деньгами за кофе Дзен пододвинул ей свое министерское удостоверение. Женщина взглянула на карточку, потом на Дзена, сунула руку в нижний ящичек, скрытый от любопытных глаз, и протянула ему чистый белый конверт.
Не тратя времени на благодарности и улыбки, Дзен проследовал к бару, где, несмотря на чаевые, которые он положил на стойку вместе с чеком, ему пришлось ждать, пока с должным уважением и вниманием обслужат несколько других посетителей, пришедших после него и не потрудившихся оплатить заказ заранее. Это был клуб, принадлежность к которому нельзя купить. Здесь нужно было быть своим.