Когда братьев — одного за другим — начали выводить на аутодафе, Томазо встревожился. Со дня на день должны были вывести и его, а Томазо так и не мог решить, кто он.
Он совершенно точно знал, что он — не шестеренка. И когда он с братьями столь неудачно изымал архивы индийских христиан-кнанайя, и когда он отвозил на экспертизу Ордена не без труда вывезенные за пределы Эфиопии еретические Писания коптов, и даже когда он помогал падре Вербисту [50] выносить на задний двор и бросать в костер кипы подлинных китайских календарей, он ясно осознавал, что делает.
Только так можно было принести свет христианства отсталым народам планеты. Только так, постепенно одомашнивая и приручая к строгой, но справедливой руке Вселенского Пастыря, можно было истребить их ложные представления о добре и зле. И значит, спасти.
Но главное, Томазо совершенно точно знал, что делает это не из страха перед Орденом. Он делал это из любви к Ордену, к каждому из братьев.
Отец Клод следил, как принимают в Европе новую Библию, а значит, и его Календарь, с напряженным вниманием и видел, что в расчетах не ошибся. Пропущенный через жернова Инквизиции католический мир помалкивал. Раввины, досыта хлебнувшие погромов и смертей, кинулись уверять, что никаких расхождений между еврейским и христианским вариантами Библии нет и никогда не было. Ну, а евангелисты, никогда не считавшие Ветхий Завет священным, от дискуссий просто уклонились. Единый общеевропейский Календарь нужен был всем, а набившие оскомину споры — никому.
Даже московиты торговались недолго — отец Клод видел, как это происходило.
— Мы правильно поняли, что, если мы примем ваш календарь, нам придется принять и вашу версию Библии? — осторожно выспрашивал у секретаря Папы посланец патриарха Московского.
— А как же иначе? — улыбнулся секретарь. — К ней же все даты привязаны.
— Но если мы примем латинскую Библию, нам придется принять и часть латинских канонов… — напряженно то ли спросил, то ли возразил московит.
Секретарь широко развел руками.
— Само собой. Поскольку вы хотите стать частью цивилизованного мира, вам придется и венчать, и крестить, и освящать храмы, идя против солнца.
Московит побледнел.
— Бог мой! Вы хоть представляете, КОМУ вы открываете дверь?
Наблюдающий за разговором со стороны отец Клод улыбнулся. Дикий азиат понятия не имел, от какой силы отказывается! По сведениям братьев Ордена, одна из тибетских общин, всего лишь развернув солярную свастику против солнца, получила просто немыслимые преимущества над соседними племенами.
— А мы никого не принуждаем… — пожал плечами секретарь. — Но это же вы хотите стать европейцами, а не мы… вами. Ведь так?
Московит молча поднялся и вышел, а спустя месяц его патриарх принял все условия до единого и даже запретил пастве читать Библию, [51] пока в Европе не будет отпечатан новый канонический текст.
Понятно, что всегда освящавшие храмы, идя по ходу Солнца-Иисуса, московиты сочли патриарха подручным Антихриста и воспротивились. Но в мятежные села тут же направляли солдат, и вскоре патриарх получал известия, что еретики заперли себя в сараях и сами себя сожгли. Это устраивало всех.
Вскоре в оппозиции остались только ученые мужи, по двадцать-тридцать лет заседавшие на совещаниях Тридентского собора. Но вот они словно сорвались с цепи.
— Этот вариант Библии вообще ни с чем не совпадает! — рассылал страстные письма во все концы Европы Антонио де Лебриха, звезда первой величины. — Ни с еврейскими оригиналами, ни с переводами!
Ему вторил епископ Канарских островов дон Альфонсо де Вируэс. И даже папские представители в университете Алькалы — Бенито Ариас Монтано, Педро де Лерма и Луис де ла Кадена — сочли своим долгом заявить о масштабном подлоге.
И тогда их начали брать — одного за другим.
Отец Клод некоторое время наблюдал за происходящим со стороны, а затем собрался с духом, сел за стол, кропотливо составил список всех, кто знал суть дела — «практиков», архивариусов, библиотекарей, — и отнес в Инквизицию. Положа руку на сердце, теперь, когда Новый Календарь состоялся, ему не нужны были ни «соратники», ни даже просто свидетели.
Гаспар погонял севшего на козлы рядом с кучером носильщика нещадно, но уже чуял: что-то в небесах повернулось не так. Карету несколько раз тормозили австрийские патрули, затем лопнула ось, и Гаспар, не желая терять времени, пересел на своих «ретивых».
Теперь, когда ревизор дал ему главную идею, он видел 72-летние циклы во всем. Первый Антипапа пришел в первый год 4-го цикла, а последний — в последний год 20-го. Более того, Папы, носившие титул Великий, все до единого, тоже оказались на границах циклов. И, что хуже всего, Вселенские Соборы [52] были так же привязаны к скрытно сделанной часовщиком разбивке на 24 сектора по 72 года. Не видеть этого Гаспар уже не мог.
«Ну вот зачем ему именно 24 сектора? Неужели 12 не хватило?»
Вряд ли Бруно хотел подурачиться. Гаспар уже пригляделся к часовщику, а потому понимал: у этого мерзавца всегда и во всем есть какой-то механический смысл. Вот только Гаспар никакого смысла в дополнительном дроблении циферблата истории Римской Католической Церкви не видел.
— Шевелись! — подгонял он носильщиков. — Что вы как мертвые?!
Но когда Гаспар заехал на своих «ретивых» во двор библиотеки, стало ясно, что он опоздал. Бруно — уже в цепях — стоял возле тюремной кареты, а отец Клод что-то напряженно обсуждал с альгуасилами.
— Отец Клод! — торопливо крикнул Гаспар и ткнул рукой в сторону часовщика. — Вы уже поняли, что он вас обманул?! Я знаю, где в этой схеме подвох!