Мади аль-Мехмед досадливо крякнул. Эта проблема возникала каждый раз, когда он разбирал церковные дела. Стоило чуть-чуть нажать, и его тут же обвиняли во всех смертных грехах и никогда не забывали упомянуть, что он — магометанин.

— Ладно, — вздохнул он, — христиане — значит христиане.

Томазо следил за ходом переговоров из потайной комнаты рядом с залом для совещаний и уже видел, что опоздал. Здесь были все: и королева-мать, и пятнадцатилетний Бурбон, и, само собой, Изабелла, но Австриец чувствовал себя хозяином положения и уже диктовал свои условия.

— Вы уйдете в монастырь, тетушка, — напирал он на королеву-мать, — иначе все узнают, что королева Хуанна заболела и потеряла разум. Папа, как мне сказали, уже согласен.

Томазо стиснул зубы. Австриец использовал его гарантии от Папы самым бесчестным образом и явно уже примерял на себя корону Арагона.

— А тебе, Изабелла, надо бы подумать о настоящем мужчине… — явно намекая на себя, давил Австриец, — а не тащить в постель вечного ребенка.

Но Изабелла не сдавалась.

— А этот… настоящий мужчина… подтвердит указ о новой монете?

— Не я принимал этот противозаконный указ, не мне его и подтверждать, — отрезал дон Хуан Хосе.

И тогда Изабелла презрительно усмехнулась.

— Арагону и Кастилии нужен флот, — процедила она, — и кто этого не понимает, тот не король.

Австриец густо покраснел.

— То-то я вижу, мой сводный брат в этом много понимает, — кивнул он в сторону жениха Изабеллы.

Молодой Бурбон пустил слюну и, видя устремленные на него напряженные взоры, неуверенно захныкал. И тогда дон Хуан неожиданно встал, подошел к сводному брату и своим кружевным платком промокнул тому глаза, а затем и скошенный подбородок.

— Знаешь, Изабелла, — осуждающе покачал он головой, — Господь все равно против вашего брака. Я это докажу.

И Бурбон, видя, что его жалеют, скривил белое лицо и потянулся к человеку, отнимающему у него самое важное для мужчины — власть.

А еще через день люди Австрийца привезли из Сарагосы епископа Арагонского, а дон Хуан Хосе развязал дискуссию об Инквизиции, и все рухнуло.

— Инквизиция не просто противоречит конституциям; она враждебна и слову, и духу Господнему, — прямо заявил епископ Арагонский.

Члены королевской семьи замерли. Фактически Его Преосвященство объявил королевский указ о введении Святой Инквизиции в Арагоне еретическим.

— А вы хорошо подумали, Ваше Преосвященство? — первой опомнилась Изабелла.

Она уже готова была вступить в управление землями своего жениха, но понимала: если Церкви Арагона и Кастилии останутся на разных позициях, ее свадьбе с юным Бурбоном не бывать.

— Я старый человек, — поднялся со скамейки епископ, — и я не возьму такого греха на свою душу. Простите, Ваши Высочества, мне здесь нечего делать. Я возвращаюсь в Сарагосу.

Австриец торжествовал.

Час третий

Мади аль-Мехмед действовал строго по протоколу.

— Брат Агостино Куадра, — встав напротив монастырских ворот во главе нескольких членов магистрата, громко начал он зачитывать решение судебного собрания, — во исполнение конституций Арагона я требую от Святой Инквизиции выдачи мастера цеха часовщиков Олафа по прозвищу Гугенот.

Окошко тяжелых ворот скрипнуло, и в квадратном проеме показалось лицо Комиссара Трибунала.

— Ты в своем уме, сарацин?

— Даю вам четверть часа, — глянув на башенные часы магистрата, сообщил судья, — и ставлю в известность: город оставляет за собой право по истечении этого срока применить силу.

Окошко захлопнулось, ворота протяжно заскрипели и открылись, и наружу, один за другим, вышли все двенадцать доминиканцев и в конце — сам Комиссар Трибунала.

— Силу, говоришь? — с усмешкой оглядел он восьмерых альгуасилов.

— Ты слышал, — сухо произнес Мади.

Агостино кивнул доминиканцам, и «псы господни» стремительно обнажили шпаги. И тогда из двух сходящихся у ворот узких улочек повалили мастеровые. Часовщики и красильщики, ткачи и плотники — каждый городской цех счел священным долгом выставить своих лучших бойцов на защиту конституций фуэрос.

Комиссар Трибунала побледнел.

— Предупреждаю… все, кто покусится на права Святой Инквизиции, будут отлучены от Церкви в соответствии с буллой Его Святейшества.

— Жаль, что мы тебя сразу в перьях не изваляли! — громко крикнул часовщик с лицом записного шута. — Такому жирному каплуну только перьев и не хватает!

Лицо Комиссара Трибунала мгновенно покрылось красными пятнами, но мастеровые шутки смехом не поддержали. Здесь все понимали, насколько серьезен конфликт.

— Четверть часа, говоришь? — прищурился Инквизитор.

Мади кивнул.

— Что ж, четверть так четверть, — зловеще проронил Комиссар и оглядел толпу. — Те, кто не разойдется по своим домам до истечения четверти часа, будут отлучены от Церкви Христовой… — громко и внятно произнес он. — Все слышали?!

Толпа молчала.

— Все слышали, я спросил?! — требовательно повысил голос инквизитор.

— Ну, все, — со смешком отозвался мастер с лицом записного шута. — И что теперь?

Комиссар, подтверждая, что услышал ответ, кивнул и, жестом приказав доминиканцам следовать за ним, скрылся за воротами. Мади переглянулся с членами магистрата, а уже через мгновение ворота начали содрогаться под ударами молотков.

— Изнутри заколачивают… — волнуясь, произнес один из членов магистрата.

— Слышу, — кивнул Мади.

— Будем штурмовать?

Мади оглянулся на замерших мастеровых. Здесь не было профессиональных воинов — так, уличные бойцы. А женский монастырь — пусть и недостроенный — ставился с расчетом на сколь угодно яростный штурм.

— Нет, — покачал он головой, — даже пять-шесть погибших — это слишком большие потери.

— А как же?..

Мади улыбнулся и снова повернулся к мастеровым:

— Плотники пришли?

— Пришли… — отозвались из толпы.

— Через четверть часа заколотите ворота снаружи, — махнул рукой в сторону ворот судья, — а каменщики здесь?

— Здесь!

— А вам заделать бойницы, — распорядился судья. — Посмотрим, что они скажут через неделю.

Видевший и слышавший все происходящее Марко Саласар повернулся к четверым сопровождающим его подмастерьям.

— Слышали?

— Что? — не поняли подмастерья.

— Через четверть часа их всех отлучат от Церкви.

Парни растерянно заморгали.