— Слушайте меня, вы, неисправимые грешники! — потрясая руками, обвиняюще возвысил он голос. — Ваши сердца заполнены всякой скверной, и дьявол соблазняет вас!
Рабы начали растерянно переглядываться.
— Бог рассержен на вас и, конечно же, накажет, если вы не оставите ваши дурные пути!
Рабы дружно опустили глаза. Они еще не знали, куда клонит преподобный, но уже предчувствовали, что сегодняшняя проповедь обязательно кому-нибудь выйдет боком — или к шерифу пошлют, или прямо на месте накажут.
— Вместо искреннего служения вашему доброму господину вы, праздные, уклоняетесь от вашей работы! — прямо обвинил их преподобный и окинул поникшие курчавые гривы тяжелым, все запоминающим взглядом. — Но Бог видит вас!
Негры, все как один, затаили дыхание и втянули головы в плечи.
— Вы лжете! — уличающе ткнул пальцем вперед преподобный. — Но Бог слышит вас!
Рабы сгорбились еще сильнее.
— O, развратные сердца! — с внезапно прорезавшейся болью почти прорыдал преподобный. — Когда работа для вашего господина сделана, собираетесь ли вы вместе, чтобы с трепетом душевным поговорить о совершенстве Отца Нашего Небесного?
По храму прошел невнятный шепоток.
— Не-ет! — качая головой, саркастично протянул преподобный. — Вы ссоритесь и собираете всякие бесовские коренья, чтобы закопать их под порогом соседа и навести порчу на ближнего своего!
Негры тут же смолкли, и стало ясно, что священник попал в точку.
— А вместо поклонения Господу прячетесь по темным углам и швыряете бобы с безбожным предсказателем или кидаете карты с какой-нибудь старой ведьмой!
Преподобный на секунду приостановился, чтобы перевести дыхание, а в храме воцарилась такая тишина, что он слышал даже ток собственной крови в висках.
— Но Бог видит вас!
Кое-кто в толпе мелко перекрестился.
— Оставьте ваши греховные пути! — укоризненно покачал головой преподобный. — Да, ваш добрый господин сэр Джонатан Лоуренс не всегда может выяснить, где вы и что вы делаете, но Бог-то видит вас, и уж он-то обязательно накажет!
Негры зашевелились. Наконец-то всем стало понятно, чего именно хочет от них преподобный, и, словно подтверждая эту догадку, тот уже более миролюбиво завершил:
— Ибо если вы не повинуетесь вашему земному владельцу, вы тем самым оскорбляете и вашего небесного Владыку.
Джонатан видел, как торопливо, почти бегом возвращаются с проповеди рабы. Он знал, что они рвутся к сооруженным для них «яслям», где уже второй час их дожидается остывшая каша. Не пройдет и трех минут, как они похватают заменяющие им ложки отливающие перламутром створки речных мидий и, словно дикие животные, отталкивая друг друга, набросятся на еду. А потом, набив животы, разбредутся по своим хижинам и в лучшем случае постараются до утра забыть и про преподобного, и про своего господина, и даже про Бога, а в худшем… в худшем — выберутся в рощу и станцуют о своих господах что-нибудь издевательское.
Джонатан скрипнул зубами. В этом и была главная проблема. Он и его рабы сталкивались ежедневно; они на него работали, он их кормил и опекал, но душевно они словно жили на далеких, разделенных океаном островах. К сожалению, он не мог их посадить за один стол с собой, как советовал мудрый Сенека, — даже самых благонравных. Это еще было бы возможно, если бы рабов было два-три десятка, но когда их три с половиной сотни… Они и веру-то Христову не все приняли, так и живут язычниками, чуть ли не половина.
Джонатан отвернулся от окна, и его взгляд упал на книги. Ах, если бы он мог донести до негров хотя бы одну тысячную долю накопленных человечеством познаний! Так, чтобы его Платон ничуть не уступал своему многомудрому тезке. Сколь благочинной и добронравной стала бы окружающая его жизнь — воцарился бы воспетый древними Золотой век.
«А что, если попробовать? И начать с самых простых вещей: постоянные проповеди у преподобного, нравоучительные беседы, домашний театр, наконец… Театр! Как в Древнем Риме!»
Сердце Джонатана подпрыгнуло и заколотилось изо всех сил. Древние мудрецы снова подсказали ему самый верный выход из положения! Ибо все, что он хочет им сказать, все, что вообще можно сказать невежественному человеку, следует говорить простым, доступным для его разума языком — языком самих жизненных ситуаций. Для этого годились даже его куклы.
Джонатан бросился к письменному столу, выхватил из стопки чистый бумажный лист, открыл крышечку чернильницы, заострил перо и за считанные минуты набросал небольшую простую пьесу. Мгновенно разыграл ее со своими куклами и тут же понял: не то! Куклы были слишком уж малы, чтобы все триста пятьдесят человек, пусть и разбитые на группы, могли увидеть представление. Куклы должны быть крупнее, хотя бы раз в пять-шесть.
Он с отчаянием скользнул глазами по бюстам Цезаря и Декарта, уткнулся взглядом в черную высохшую голову Аристотеля Дюбуа, и тут его озарило! Он схватил колокольчик и вызвал Платона. Попытался объяснить ему, чего хочет, не сумел и тогда просто приказал ему привести несколько самых толковых негров: Сесилию, Абрахама с конюшни, да хоть ту же Джудит Вашингтон, наконец!
Дело пошло сразу. Через четверть часа у ведущей на задний двор лестницы собрались восемь человек, в основном из домашней прислуги. Джонатан быстро расставил их в тщательно продуманном порядке и начал объяснять.
— Значит, так, Сесилия, ты у нас будешь праведницей.
— Как это праведницей? — мгновенно вспотела тучная кухарка. — В церковь, что ли, каждый день ходить? А как же моя кухня?!
— Заткнись и слушай! — раздраженно оборвал ее Джонатан. — А будешь спорить, на плантацию отправлю.
Сесилия охнула и зажала рот пухлыми руками.
— А ты, Абрахам, — повернулся он к испуганному помощнику старшего конюха, — будешь развратником и бездельником.
Абрахам выпучил глаза и облизнул массивные, выпуклые губы.
— Может, лучше сразу к шерифу? А-а… масса Джонатан?
— Будешь возражать, точно отправлю. — Он повернулся к Платону. — Кстати, ты почему Джудит не привел?
Тот потупился.
— Ну? — сразу почуял неладное Джонатан. — Что случилось?
— Пропала Джудит, — выдавил Платон. — Пошла на проповедь и не вернулась.
— Сбежала?! — оторопел Джонатан.
— Не могу сказать, масса Джонатан, — развел руками Платон. — Может, и сбежала, а может, к утру вернется. Наши девушки иногда пропадают… ненадолго.
«Наши девушки… он сказал — наши девушки», — повторил про себя Джонатан еще и еще раз и неожиданно понял, что так и не может решить, кем считать Джудит Вашингтон. Эта мулатка нигде не считалась до конца своей.
«Вернется к утру, прощу, — решил Джонатан. — А не вернется, ей же хуже!» Повернулся к застывшим рабам и расстроенно махнул рукой: