Правда, зачем Джудит могла понадобиться столь сложная процедура бальзамирования тела, Фергюсон не понимал.
Здравый смысл подсказывал: максимум, что могло понадобиться беглой рабыне, так это новые, чистые от подтирок и дописок документы. Кроме того, женщина, пусть и мулатка, чисто физически не смогла бы проделать столь трудоемкую работу, а значит, у нее должен был быть сообщник-мужчина.
И вот тут лейтенант еще раз вспомнил про ритуальное убийство, о котором ему рассказывал молодой констебль.
Он вызвал констебля, детально расспросил его обо всех обстоятельствах дела и немедленно выехал на ферму мсье Леонарда де Вилля. Тщательно допросил самого фермера, затем переключился на немногих черных, требуя, чтобы они вспомнили детали ритуального убийства их товарища с библейским именем Соломон, но негры молчали как убитые, и лишь под конец его ждал неожиданный сюрприз.
— Я знаю, масса полицейский, кто это сделал с Соломоном, — задыхаясь от кашля, сразу сказал изможденный лихорадкой раб. — Это Аристотель Дюбуа. Старый такой ниггер. Я слышал, как он хвастался, что уже человек десять убил… даже белых.
— И где он теперь? — сделал стойку охотничьего терьера Фергюсон.
— Хозяин его продал. С полгода назад. Кому — не знаю.
Фергюсон нервно хохотнул, сунул рабу в награду остаток своей великолепной сигары и стремительно переключился на хозяина. Припер его к стенке, и тот почти сразу сломался. Да, был у того такой Аристотель; да, была у него склонность к побегам и непослушанию; нет, насчет конкретно этого убийства не знаю, а знаю только то, что он с полгода назад был убит своим новым хозяином, неким Джонатаном Лоуренсом, и, кажется, было за что.
Настроение у лейтенанта Фергюсона мгновенно упало. Если этот Аристотель Дюбуа действительно давно убит, концы обрывались. И единственное, что он мог еще сделать в этом направлении, — послать обычный запрос в полицию штата Миссисипи и ждать обычной отписки.
Джонатан приехал в Новый Орлеан еще раз только спустя неделю. Приказал Платону проехать мимо борделя и тихо, счастливо рассмеялся — салон мадам Аньяни более не существовал. Из резных дубовых дверей беспрерывно выходили озабоченные люди в деловых костюмах, а из открытых окон доносился почти беспрерывный начальственный крик.
Джонатан ткнул Платона стеком в спину, покинул экипаж, прошел несколько метров, заглянул в кафе и занял свободный столик. Заказал кофе с коньяком да так и замер, глядя в окно. Пожалуй, только здесь, в точности напротив разоренного гнезда порока, он всерьез задумался о глубинных причинах успеха своего творения.
Он понимал, что внешней, самой очевидной причиной столь бурной реакции зрителей на его высокохудожественные композиции является банальный страх. Но он уже прозревал и скрытые, действительные корни всего происходящего с ними.
Было совершенно очевидно, что в основе потрясения, прямо сейчас переживаемого всеми, кто успел увидеть его куклу, лежат две главные составляющие созданной Господом вселенной — симпатия и антипатия. Та самая симпатия подобного к себе подобным, что заставляет человека часами рассматривать картины, скульптуры и кукол, изображающих других людей. И та самая антипатия живого к мертвому, что возникает мгновенно, едва человек понимает, что кукла сделана из настоящего человеческого тела. Материал, который столь удачно использовал Джонатан, не оставлял равнодушным никого.
Но он видел и еще кое-что. Именно здесь, на границе испуга и восторга, симпатии и антипатии, на их переломе, на превращении одного в другое, в душе каждого зрителя образуется тоненькая щель, в которую и проникает заложенная Джонатаном в куклу Мысль.
Джонатан давно и без ложной скромности осознавал, что в этом он не оригинален. Время от времени природа и сама ставит человека лицом к лицу с чужой смертью, создавая схожий переход от живого к мертвому и от симпатии к антипатии. Но учит ли это человека хоть чему-нибудь? Дает ли понимание, откуда и куда он идет? И есть ли в «натуральной» смерти хоть доля эстетики? Той самой эстетики, того самого художественного чувства, что заставляет сердце забиться глубоко и часто, а ум — воспринять посланный гением художника замысел? Увы… Тысячи и тысячи бесполезных смертей остаются не замеченными живыми.
Только если бы появился некий мастер, который сумел бы в каждой смерти найти, а затем и обнажить сокровенный философский и нравственный смысл, все стало бы совсем по-другому. Действительно все.
Сообщение о необходимости срочной поимки Джудит Вашингтон — «…мулатка, собственность мистера Джонатана Лоуренса, белая, сероглазая, рыжеволосая, рост пять футов два дюйма, вес около ста сорока фунтов, может выдавать себя за белую, имеет документы на имя Натали Жуковски…» — лейтенант Фергюсон разослал по всем полицейским управлениям штата.
Джудит была нужна Фергюсону, как никто другой. Как следовало из пришедшего от полиции штата Миссисипи ответа, Джудит Вашингтон принадлежала тем же хозяевам, что и погибший, но все еще подозреваемый по меньшей мере в одном ритуальном убийстве Аристотель Дюбуа. Так что связь этой парочки с убитыми рабом Соломоном и проституткой Дженнифер Гейз была налицо, и единственным живым звеном в этой цепи оставалась именно Джудит — почти белая, а потому опасная втройне.
Фергюсон вышел даже на связь с охотниками за беглецами, которых всегда недолюбливал за патологическую жадность и нежелание делиться информацией с полицейскими. Но и тогда он не почувствовал себя ни спокойным, ни уверенным — убийство проститутки было слишком наглым и святотатственным, и опытный полисмен чувствовал, что неприятности на этом не кончатся. А значит, надо еще и еще раз просматривать протоколы допросов, сверять показания и изучать самые второстепенные, самые пустячные детали.
Когда Артур Мидлтон за две недели напряженного ожидания не получил ни от мадам Аньяни, ни от охотников за беглецами ни единого сообщения, он решил выяснить, в чем дело. Не то чтобы он все еще переживал за Джонатана — за две недели многое улеглось. Просто теперь, когда он точно знал, кого ему напоминала эта чертова «Натали», в душе у Артура оставалось ощущение, словно его обманом заставили переспать с самим покойным сэром Джереми Лоуренсом. Этот обман и приводил его в бешенство.
Он выехал в Новый Орлеан в прескверном состоянии духа, готовый вывалить на эту чертову итальянку все, что он о ней думает, доехал до салона и обомлел. Борделя не было!
Нет, здание стояло, как и прежде, но вокруг него сновали чужие, незнакомые люди, и ничто не напоминало, что когда-то здесь пили шампанское и коньяк и хватали смешливых «девочек» за крепкие, горячие зады.
Артур чертыхнулся и, преодолевая смущение, принялся выяснять, куда делся салон. Записал новый адрес, а потом битых полчаса добирался на другой конец города и, полыхая возмущением, ворвался в облезлую — куда там до прежней — дверь.
— Очень рады вас видеть, — улыбнулась ему совершенно незнакомая девица.
— Где мадам? — спросил как отрезал Артур.