— Как поживаешь, масса Леонард? — широко улыбнулся Луи и рванул дверь на себя. Шагнул вперед и коротким ударом в грудь отбросил фермера внутрь. — Чужих нет?
— Зачем ты пришел? — хватаясь за грудь, просипел фермер.
— За тобой, Леонард, за тобой, — ласково улыбнулся ему Луи.
— Хочешь денег, я дам, — испуганно предложил фермер.
— Спасибо, Леонард, — вытащил узкий, отточенный, как бритва, нож Луи. — Деньги мне тоже не помешают.
— Не убивай! — взмолился фермер. — Только не убивай! Хочешь, я тебе вольную дам? Прямо сейчас!
Луи отрицательно покачал головой.
— Я всегда был вольный, Леонард. Жаль, что ты этого раньше не понял. А теперь уже поздно.
Пожалуй, никого Луи Фернье не убивал с таким остервенением. Он совершенно потерял разум, и, когда сумел остановиться, труп старого фермера был совершенно обезображен.
— Спо-кой-но, Луи, спо-кой-но, — дрожащим голосом произнес он, бросил нож и вышел во двор, к большой деревянной кадке с дождевой водой. Тщательно вымыл трясущиеся руки, ополоснул потное горячее лицо, утерся подолом выбившейся из брюк забрызганной кровью рубахи, вернулся и сел на крыльцо. Достал сигару, оторвал зубами и выплюнул кончик, прикурил и оперся спиной о дверь.
Удивительно чистое звездное небо обещало ему прекрасную, полную удивительных событий жизнь, как тогда, когда он, одиннадцати лет от роду, впервые осознал, что ничем — ни умом, ни силой духа, ни судьбой — не уступает своим «владельцам».
Путь к этому был непрост. В возрасте примерно четырех лет, едва ощутив свою непохожесть на остальных рабов, Луи — только из детского любопытства — начал учиться простейшему: двигаться, как белый, есть и пить, как белый, и даже жестикулировать и ругаться, как белый.
Поначалу это вызывало у хозяев смех. Его приставили в обучение к черному лакею, а уже через пару месяцев Луи с блеском развлекал хозяйских гостей, на бис показывая в лицах разницу между белым и черным человеком.
Затем, увидев, с какой жадностью Луи рассматривает картинки на обрывках газет, хозяин разродился крамольной мыслью обучить мулата грамоте. Да, это было незаконно, но кто в наше время будет соблюдать закон? Тем более что те же сенаторы, что вводят эти ограничения для черных, сами предпочитают держать в доме исключительно грамотную прислугу.
Азы грамоты Луи схватил в несколько дней, но толком ему выучиться так и не дали. Хозяин попал в очередной финансовый переплет и продал восьмилетнего мулата на первом же аукционе вместе с остальными своими рабами. И вот с этого дня для Луи началась совершенно другая жизнь.
Леонарду де Виллю не нужен был ни шут, ни лакей; скупой и уже тогда немолодой фермер нуждался только в ниггере для работы. А потому все, что было в Луи «белого», начиная от мимики и жестов, выколачивалось жестоко и последовательно. Но коса нашла на камень, Луи уперся. Он отказывался ходить расслабленной походкой черного раба. Он отказывался жрать кашу руками и коверкать язык, делая вид, что не может выговорить якобы неуловимые для черного звуки. Но главное — он не опускал глаз.
Фермер взъярился, хорошенько выпорол мальчишку и подвесил его на цепях, для начала на день. Луи не сломался. Фермер добавил ему еще. И еще. А когда мулата сняли, он сбежал, как только пришел в себя.
За три последующих года он будет сбегать еще восемь раз. Поначалу его поймают через несколько часов, затем только на третий день, и в конце концов он доведет искусство побега почти до совершенства. Так что в последний свой побег Луи сразу начал с главного — ограбил белого одногодку, сняв с него все, вплоть до подштанников, и прокрался на идущий вверх по течению пароход. Но его все равно поймали и вернули, миль через триста.
И вот тогда Луи впервые ударил хозяина — кулаком в живот. Его снова подвесили на цепях, но объяснили, что это был последний раз, и если он за ночь не одумается, назавтра ему просто отрежут уши, и не от жестокости, а в строгом соответствии с законом.
А той же ночью к нему пришел Аристотель. Огромный, черный, весь покрытый шрамами раб отомкнул своим ключом замок, взвалил мальчишку на плечо и отнес к берегу Миссисипи.
— Отсюда бежать некуда, — тихо сказал он. — Белый всегда поддержит белого, а здесь от моря до моря — их земля.
Луи не знал, что такое море.
— Поэтому ты не там ищешь свободу, — улыбнулся негр.
— А где мне ее найти? — серьезно спросил его Луи.
— Не где, а когда, — поправил его негр. — Оставь день для белых. Будь хорошим рабом, а когда придет ночь, бери у белых все, что хочешь. И тогда ты, может быть, вырастешь и станешь таким же, как я.
Этой же ночью, часа через два, Аристотель специально для Луи поймал патрульного-добровольца. Тот вырывался, пытался дотянуться до оружия или хотя бы крикнуть, но все было бесполезно. Аристотель зажал патрульному рот огромной, почти деревянной от мозолей ладонью, стащил его в придорожный овраг, поставил на колени и сунул в руки Луи нож.
— Хочешь начать?
Луи хотел.
Наутро фермер снял измученного мальчишку с цепей, с изумлением выслушал его покаянную речь, и с тех пор у Леонарда де Вилля не было оснований жаловаться на своего раба. Целыми днями одиннадцатилетний Луи Фернье ходил, как черный, говорил, как черный, и даже жрал, как черный. А потом приходила черная ночь, и он выходил на дорогу и становился белым — для всех, кроме поджидающего в кустах неподалеку Аристотеля.
Они убили многих, очень многих, но каждый раз наблюдательный Аристотель так толково инсценировал обстоятельства убийства, что ни у одного из белых и мысли не возникло, что это дело рук обычного раба. Грешили на ирландцев, много говорили о приехавшей с севера банде, порой даже вспоминали индейцев… но на рабов не подумал ни один.
Тогда Луи и узнал, кто такой Мбоа.
Лейтенанта Фергюсона пригласили на осмотр тела Леонарда де Вилля сразу же, как только стала ясна связь между этим и предыдущими ритуальными убийствами. Понятно, он немедленно выехал на место, но, когда вылез из экипажа, даже присвистнул от удивления: так не походило это убийство ни на одно из предыдущих.
То, что фермеру отомстили по глубочайшим личным мотивам, становилось ясно с первого взгляда. Выпотрошенное, зверски изрезанное тело было заковано в цепи и подвешено на огромном дубе у дороги — как раз там, где обычно подвешивали рабов. Здесь вообще не было никакой идеи — только надругательство.
Фергюсон обошел тело со всех сторон, подобрал лежащий на прошлогодней листве окурок дорогой кубинской сигары, отметил про себя, что многочисленные следы от зауженных книзу высоких каблуков оставлены хорошей, совсем еще новой обувью, и повернулся к окружившим тело со всех сторон полицейским:
— Снимайте…
Дождался, когда труп уложат на землю, и внимательно осмотрел. И черная смолистая жидкость в ноздрях, и «фаршировка» брюшины, произведенная снизу, через промежность, были налицо.