Собственно, в результате этого многодневного стояния и вызрело понимание, что начинать все одно придется первыми. И 3 июня 1900 года на состоявшемся на крейсере «Россия» совещании командиров эскадр был принят совместный ультиматум России, Германии, Франции, Британии, Италии, Австрии и наконец-то принятой в «клуб белых людей» Японии. Китайскому руководству было прямо предложено без капризов сдать форты морской крепости Дагу с тем, чтобы союзники могли направить свои десанты на выручку осажденных в Пекине посольств.
Коменданту Дагу ультиматум о сдаче фортов повез лейтенант Бахметьев. В Тяньцзинь с решением адмиралов по осажденной боксерами железной дороге поехал мичман Шрамченко. И только генерал-губернатору Чжили Юй Лу ноту с требованием сдачи укреплений Дагу передал французский консул Дюшейляр. А в 5.30 утра следующего дня после недолгой артиллерийской дуэли и поддержанного англичанами штурма русской роты над ключевым фортом № 4 взвился унтер-офицерский погон – за неимением лишнего Андреевского флага.
С этой минуты война фактически и началась – во всем Китае.
6 июня 1900 года Старая Будда узнала, что Дагу взят, и с ней впервые за 64 года жизни случилась истерика.
Впрочем, уже спустя полчаса она взяла себя в руки, отшвырнула в сторону окровавленную бамбуковую палку для битья евнухов и приказала привести Гуансюя, отыскать вечно шатающегося по питейным заведениям наследника трона и собрать Государственный совет. Выслушала робкие, с многократными заверениями в своей абсолютной глупости и полной рабской покорности предложения и начала диктовать сама.
– С основания нашей династии иностранцы, посещавшие Китай, пользовались в нем хорошим обращением… – задыхаясь от ярости, произнесла она, – и вначале они не выходили из повиновения…
Советники замерли.
– Но, пользуясь снисходительностью Китая, они стали посягать на его территорию, попирать китайский народ и домогаться богатств Китая.
Стало так тихо, что, казалось, звенит сама тишина.
– Каждая уступка Китая увеличивала их наглость, – цедила сквозь стиснутые зубы Цыси. – Они угнетали мирных граждан, оскорбляли богов и святых мужей, вызывая самое горячее негодование в среде населения.
Кто-то громко икнул. Цыси яростно сверкнула глазами, умолкла, не сдерживая раздражения, с трудом поднялась из сандалового трона и, сопровождаемая ордой перепуганных евнухов, медленно подошла к окну в сад.
– Горячо желая избежать войны, правительство издавало указы, в которых повелевало охранять посольства и щадить обращенных в христианство, – гневно произнесла она, – но этот народ не знает чувства благодарности.
Сановники изготовились выразить свое бесконечное восхищение точностью формулировок, но пока императрица их мнения не спрашивала, а прерывать Старую Будду они не могли ни при каких обстоятельствах.
– Во всех делах, касающихся международных сношений, мы всегда были вежливы по отношению к ним, – яростно и чеканно диктовала Цыси, – между тем как они, называя себя цивилизованными государствами, действовали без всякого уважения к праву, опираясь только на грубую силу.
Императрица повернулась к обомлевшим сановникам.
– Со слезами на глазах мы объявляем о войне. Ибо лучше вступить в борьбу, чем ценою вечного позора все время искать каких-нибудь средств к сохранению своей жизни.
Гуансюй тихо охнул и, пытаясь удержать ее от столь необдуманного и поспешного решения, поднял руку и привстал.
– Но, тетушка…
– Опустите руку, император! – резко осадила его Цыси. – Не можете править, так хоть мне не мешайте!
Она тяжело вздохнула, прошла к трону и уже со своего законного места завершила:
– Сегодня, когда сотни тысяч патриотов собрались и без нашего призыва, даже дети тащат копья на службу отечеству. Иностранцы опираются на хитрость, мы же возлагаем надежду на небесную справедливость; они опираются на насилие, а мы – на человеколюбие. Поэтому я и знаю: мы сумеем сохранить достоинство нашей великой страны!
Цыси остановилась, оглядела коленопреклоненных сановников и вдруг улыбнулась.
– И подпись: император Гуансюй.
* * *
Получив требование китайской стороны всем иностранцам в 24 часа покинуть Пекин, Чрезвычайный посланник России в Китае Гирс связался с немцами, британцами и французами, и уже через два часа ответное заявление о том, что дипкорпус берет на размышление 48 часов, было готово.
– О чем там думать, Михаил Николаевич?! – донимали Гирса укрывшиеся в посольстве штатские лица. – Уходить надо, пока из города выпускают! Тут скоро такое начнется!
– Не надо так волноваться, господа, – уговаривал штатских Чрезвычайный посланник, – у нас идут постоянные консультации с представителями европейских держав. Если уж уходить, так вместе. Не можем же мы, русские, оказаться самыми трусливыми!
На это штатским ответить было нечем, и они смущались и соглашались, что можно и подождать и что нам, русским, труса праздновать, разумеется, не к лицу.
Однако кто, как не Гирс, понимал: никто никуда и ни за что не уйдет. Потому что выехать из Пекина означает лишить смысла саму военную операцию по спасению посольства. А значит, объявление императрицей Цыси войны ведущим европейским державам останется лишь на бумаге. А значит, не будет ни аннексий, ни контрибуций и все планы Абазы и Безобразова по занятию и бессрочной аренде Маньчжурии просто рухнут.
Гирс вздохнул. Он никогда не был трусом и Георгиевский крест получил не за родственные связи.
Но месть приближенных к Его Величеству господ Абазы и Безобразова будет пострашнее турецких пуль.
– Готовьтесь к обороне, Борис Николаевич, – повернулся он к Евреинову. – А документы – в промасленную бумагу и в колодец.
* * *
Через два дня после объявления войны вышел указ о проведении мобилизации по всему Китаю, прекращении выплаты контрибуции по итогам недавней войны с Японией, запрете продавать иностранным судам уголь и отказе иноземцам в пользовании телеграфом. А еще через день в маленьком храме неподалеку от Пекина состоялось небольшое совещание, которое и предопределило чуть ли не весь ход надвигающейся войны.
– Что решим, братья? – ободряюще посмотрел на сидящих в одном кругу с ним – как равные – подчиненных Голова Дракона. – Говорите, сегодня особый день, сами понимаете… Прошу вас.
Братья почтительно молчали. Шедшие к своим постам в Триаде не один десяток лет, они уже усвоили главное правило – молчать.
– Кончать длинноносых надо, – неожиданно подал голос лишь недавно получивший титул «Сандаловая Палочка» и отвечающий за связи с братскими обществами Рыжий Пу. – Я и с «Красными Кулаками» переговорил, и с «Большими Ножами». Все так считают.