Анника даже не стала пытаться указывать Мелльбергу на то, что она именно так и сделала. Умудренная возрастом и опытом, она молча ждала, когда Мелльберг отгремит.
— Я не понимаю — тебе что, заняться нечем?
Анника сказала спокойным холодным голосом:
— Тебя искали из Гётеборгского управления судебной медицины, а точнее сказать, судебный патологоанатом Турд Педерсен. Ты можешь позвонить по этому номеру.
Она протянула ему листочек с аккуратно написанными цифрами.
— А он не сказал, насчет чего?
Любопытство взыграло в нем и побежало по телу, как щекотка. В здешнем захолустье не так часто доводится разговаривать с патологоанатомом. Может статься и так, что понадобится квалифицированная полицейская работа. Мелльберг рассеянно помахал рукой, выпроваживая Аннику, крепко прижал плечом к уху телефонную трубку и начал шустро набирать номер, написанный на листке.
Анника вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь. Она села за свой письменный стол, проклиная в очередной раз тот день, когда пришел приказ о переводе Мелльберга в их маленький полицейский участок в Танумсхеде. Ходили слухи, что он здорово опростоволосился в Гётеборге. Его обвиняли в серьезном превышении полномочий: Мелльберг, арестовав иммигранта, мягко говоря, грубо с ним обошелся. Это был далеко не первый такой случай, но на этот раз он зашел слишком далеко. Его начальству пришлось как-то отреагировать. Отдел внутренних расследований ничего не смог доказать, но тем не менее имелись большие опасения, что он может выкинуть еще что-нибудь, поэтому его со всей возможной скоростью перевели на должность комиссара в Танумсхеде — коммуны из двенадцати тысяч жителей, по большей части законопослушных. Свою нынешнюю должность Мелльберг рассматривал как унижение. Зато его бывшее начальство было очень довольно: во-первых, в такой маленькой коммуне Мелльберг при всем желании особенно не развернется, а во-вторых, коль скоро его убрали с глаз долой, разбирательства и критика в адрес полиции поутихнут. Хотя вместе с этим было ясно, что пользы особой от него не будет.
Анника раньше с радостью шла на работу, но это закончилось с появлением Мелльберга. И не только из-за того, что этот обормот всегда вел себя нагло. Он, кроме того, считал себя божьим даром для женщин, а результат его заблуждений Анника в первую очередь ощутила на себе. Двусмысленные намеки, щипки за попу, похабные высказывания — лишь малая доля того, что ей теперь приходилось терпеть на рабочем месте. Но что в Мелльберге казалось ей особенно омерзительным, так это его кошмарная прическа, которую он изобрел для прикрытия лысины. Он отрастил волосы по бокам головы до максимально возможной длины, а потом зачесывал их наверх и укладывал в конструкцию, которая больше всего смахивала на заброшенное воронье гнездо.
Ее передернуло от мысли, как вся эта штуковина будет выглядеть в разворошенном виде. Но слава богу, она была избавлена от необходимости любоваться этим зрелищем.
Аннике было интересно, зачем звонил судебный врач, но она решила, что со временем все узнает. Участок у них небольшой, и все мало-мальски интересное становилось известно через час.
Бертель Мелльберг слушал сигналы в трубке и смотрел, как Анника выходит из комнаты.
Чертовски привлекательная бабенка. Крепкая и нетолстая и при всем при том мясистая, где надо. Светлые длинные волосы, сиськи торчат и какая задница! Жалко только, что она все время ходит в длинных юбках и просторных блузках. Может, стоит указать ей на то, что он считает обтягивающую одежду более подходящей. Как у начальника, должно же у него быть право иметь свое мнение по поводу одежды персонала. Тридцать семь стукнуло — он знал, сколько лет Аннике, потому что посмотрел ее личное дело; на двадцать с небольшим лет его моложе — как раз на его вкус. Старый конь знает, как и чем подзаняться. Он такой парень, что сто очков вперед любому молодому даст: мужественный, опытный, крепкого сложения, и ни один дьявол никогда не догадается, что у него с возрастом слегка волосы поредели. Он осторожно потрогал голову. Волосы были уложены как надо.
— Турд Педерсен.
— Да, здорово. Я комиссар Бертель Мелльберг. Полицейский участок в Танумсхеде. Ты меня искал.
— Да, совершенно верно. Это касается дела о смерти, которое мы получили от вас. Женщина по имени Александра Вийкнер. Выглядело как самоубийство.
— Да-а.
Педерсен медлил с продолжением, и интерес Мелльберга определенно пробудился.
— Я провел вчера вскрытие ее тела и могу заявить без малейших колебаний, что это ни в коем случае не самоубийство. Она была убита.
— Вот дерьмо!
Мелльберг настолько увлекся, что опять ухитрился опрокинуть чашку с кофе: часть снова вылилась на письменный стол, но в основном досталось рубашке, на которой расплылось очередное пятно.
— А откуда вы это знаете? Какие у вас доказательства, что это убийство?
— Я могу переслать вам по факсу протокол вскрытия прямо сейчас, но сильно сомневаюсь, что вы во всем там разберетесь. Вместо этого я вкратце изложу вам наиболее важные пункты. Подождите немного, мне надо найти очки, — сказал Педерсен.
Мелльберг слышал, как Педерсен ищет очки, и с нетерпением ожидал продолжения.
— Так, посмотрим, что тут у нас. Женщина. Возраст — тридцать пять лет. В хорошем физическом состоянии. Но это вы, наверное, уже знаете. Смерть наступила около недели назад, но тело хорошо сохранилось — в первую очередь благодаря низкой температуре в помещении, где оно находилось. Лед вокруг нижней части тела сохранил его полностью. Резаные раны на внутренней стороне обеих рук нанесены бритвенным лезвием, которое было найдено на месте. И вот именно здесь у меня появились подозрения. Оба разреза совершенно идентичной глубины и абсолютно прямые, что в данном случае весьма и весьма маловероятно. Даже более того — могу доказать, что это совершенно невозможно в случае самоубийства. Ты понимаешь, из-за того, что мы все либо правши, либо левши, то соответственно, к примеру, у правши разрез на левой руке был бы заметно прямее и глубже, чем рана на правой руке, так как пришлось бы использовать неправильную руку, так сказать. Я также исследовал пальцы на обеих руках, и мои подозрения стали еще сильнее. Лезвие бритвы настолько острое, что при его использовании в абсолютном большинстве случаев остаются микроскопические порезы на пальцах. Ничего подобного в случае Александры Вийкнер. Уже одного этого, таким образом, достаточно, чтобы утверждать, что кто-то другой разрезал ее запястья, наверняка пытаясь создать видимость самоубийства. — Педерсен сделал паузу и продолжил: — Спрашивается: как этот кто-то сумел сделать так, что жертва не оказала ему сопротивления? Я получил ответ в результате токсикологической экспертизы. В крови жертвы было обнаружено большое количество снотворного.
— Ну и что это доказывает? Она что, сама не могла принять снотворное?
— Конечно, могло быть и так. Но достижения современной науки, слава богу, оснастили судебную медицину необходимыми инструментами и методами. И один из них позволяет нам сегодня очень точно не только выявлять различные медицинские препараты и яды, но и определять время их действия. Мы несколько раз провели исследование крови жертвы и выяснили, что Александра Вийкнер никоим образом не могла сама перерезать себе вены: судя по концентрации снотворного, сворачиваемости крови и кровопотере, к этому моменту она уже какое-то время находилась в глубоко бессознательном состоянии. Какое точно — сказать не могу, поскольку наука еще не всесильна. Но в том, что это убийство, нет никаких сомнений. Я искренне надеюсь, что вы раскроете это дело. Насколько я понимаю, вы у себя в округе не часто сталкиваетесь с убийствами.