Звук ключа, поворачивающегося в замке, заставил ее вздрогнуть. Дети, тихо игравшие на полу, тоже замерли и притихли.
Анна встала и пошла его встречать.
Арнольд озабоченно смотрел на него сквозь темные очки. Шварценеггер. Терминатор. Вот бы быть таким же, как он! Клево! Круто! Машиной, которая ничего не чувствует!
Себастьян глядел с кровати на постеры. В ушах у него все еще стоял голос Руне: этот фальшивый, озабоченный тон, полный липучей, притворной заботливости. На самом деле его заботит только одно — что о нем подумают люди. Как он сейчас сказал?
«До меня дошли ужасные обвинения против Кая. Мне, конечно, не верится, и, скорее всего, это одни сплетни, но я все-таки должен спросить тебя: он никогда не позволял себе по отношению к тебе или другим мальчикам чего-нибудь непристойного? Например, разглядывать вас в душе или еще что-нибудь такое?»
Себастьян мысленно расхохотался над наивностью Руне. «Разглядывал вас в душе…» Подумаешь! Чего тут такого страшного! Нестерпимо было другое. То, что теперь скоро выплывет наружу. Он уже знал, как это происходит. Они фотографировали его, собирали эти фотки, обменивались ими, и, как бы они их теперь ни прятали, все равно это выйдет наружу.
Не пройдет и дня, как об этом узнает вся школа. Девчонки будут поглядывать на него, показывать пальцем и хихикать, а ребята не дадут ему прохода: начнут отпускать соленые шуточки, изображать руками неприличные жесты. Ни у кого не будет к нему жалости. Никто не увидит, какая у него рана в сердце!
Он повернул голову влево и посмотрел на постер с Клинтом в роли Грязного Гарри. Вот бы мне такой пистолет! А еще лучше — автомат. Тогда бы он сделал так, как эти парни в США: в длинном черном пальто ворвался бы в школу и очередями расстрелял всех, кто подвернется. В особенности крутых! Тех, которые самые вредные. Но Себастьян знал, что это всего лишь случайно мелькнувшая мысль. Не в его характере было обижать других. На самом деле они же не виноваты. Ему остается только винить себя, и только себя он хотел наказать. Он же мог не соглашаться. А он когда-нибудь говорил «нет»? Так, чтобы прямо, не говорил. Он как бы ждал от Кая, что тот сам поймет, как ему это неприятно и трудно переносить, и сам перестанет.
Все было так сложно. Какой-то частью души он был привязан к Каю. Кай был человек что надо, и поначалу он чувствовал себя с ним так, словно тот его папа. С Руне он никогда такого не чувствовал. С Каем можно было поговорить обо всем: о школе, о девчонках, о маме и о Руне. Кай обнимал его за плечи и слушал. А все такое — это началось уже после, со временем.
В доме стояла тишина. Руне ушел на работу довольный, что получил подтверждение: все так, как он думает, а обвинения, которые предъявляют Каю, — сплошная напраслина. Наверняка он будет громко разглагольствовать в кафетерии: надо же, мол, как полиция выдвигает против человека ни на чем не основанные обвинения.
Себастьян встал с кровати и вышел из комнаты. На пороге он остановился и еще раз обернулся напоследок. Он посмотрел на каждого и каждому кивнул на прощание: Клинту, Сильвестру, Арнольду, Жан Клоду и Дольфу. Тем, до кого ему никогда не дотянуться.
На какой-то миг ему почудилось, что они кивнули в ответ.
Прилив адреналина после встречи с отцом еще не схлынул, и Никлас чувствовал в себе достаточно задора, чтобы заняться следующим номером в списке тех, с кем ему надо было разобраться.
Он съехал вниз по Галербакен и резко остановил машину, увидев, что Жанетта у себя в лавке и у нее полным ходом идет подготовка к предпраздничной торговле на День всех святых. Оставив машину, он вошел в магазин, и впервые с тех пор, как они начали встречаться, у него не появилось никаких ощущений внизу живота. Только во рту возник неприятный кисловатый металлический привкус — от отвращения к себе и к ней.
— Что за чертовщину ты затеяла?
Войдя, Никлас так хлопнул дверью, что на ней заплясала висевшая за стеклом табличка с надписью «Открыто». Жанетта обернулась и холодно взглянула на него.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Потом опять повернулась к нему спиной и принялась разбирать ящик с игрушками, которые нужно было снабдить ценниками и разложить по полкам.
— Прекрасно понимаешь! Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Ты ходила в полицию и наплела там небылиц, что я будто бы заставил тебя дать мне фальшивое алиби. До какой еще подлости может дойти человек? Что это — месть? Или тебе просто приятно создавать мне проблемы? На кой черт тебе это понадобилось? Неделю назад я потерял дочь, а ты все никак не можешь понять, что я больше не желаю обманывать жену!
— Ты мне кое-что обещал. — Жанетта сверкнула на него глазами. — Ты обещал, что мы будем вместе, что ты разведешься с Шарлоттой и мы с тобой заведем детей. Ты много всего наобещал, Никлас!
— И почему я, ты думаешь, это делал? Потому что тебе нравилось это слышать. Потому что, услышав про обручальное кольцо, ты охотнее раздвигала ноги. Потому что у меня было желание время от времени развлекаться с тобой в постели. Да ты сама знаешь эту игру не хуже, чем я! Ведь до меня у тебя уже перебывало достаточно женатых мужчин, — добавил он грубо, хотя видел, что с каждым словом она все больше сжимается, как от удара.
Но его это нисколько не трогало. Он уже перешел грань, ему было сейчас не до деликатности, и он не думал о том, чтобы пощадить ее чувства. Сейчас требовалась только чистая, неподдельная правда, ничего другого она за свои поступки не заслуживала.
— Скотина проклятая, — сказала Жанетта и схватила первую попавшуюся из только что распакованных вещей.
В следующий миг мимо его уха просвистела фарфоровая безделушка и, не попав в него, угодила прямо в витрину. Стекло с оглушительным звоном треснуло, и на пол посыпался град осколков.
Затем наступила глубокая, звенящая тишина. Они стояли напротив, тяжело дыша и яростно сверля друг друга взглядами. Затем Никлас повернулся и спокойно вышел из лавки. В тишине явственно раздавался скрежет осколков под его ногами.
Он беспомощно стоял рядом и смотрел, как она укладывает вещи. Если бы не ее твердая решимость, его вид поразил бы Асту так, что она прекратила бы свое занятие. Раньше Арне никогда не бывал беспомощным, но ее поддерживал гнев, поэтому она могла заставить свои руки работать, складывая платья и упаковывая их в самый большой чемодан, какой только нашелся в доме. Как она потом потащит этот чемодан и куда с ним направится, она еще не думала, но это не имело никакого значения. Ни минуты больше Аста не собиралась оставаться с ним под одной крышей. Пелена наконец спала с глаз. Давнишнее ощущение разлада, которое никогда ее не покидало, чувство, что все, может быть, обстоит не так, как говорит Арне, наконец победило. Он не был совершенством — он был всего лишь слабым, жалким человечком, который желал командовать окружающими. А его набожность! Не больно-то она была глубока. Сейчас Аста ясно увидела, как он использует слово Божье, оборачивая его так, что оно странным образом всегда совпадает с его собственным мнением. Если Бог действительно такой, какому молится Арне, то ее это уже не касается.