— Я думаю, он просто не выключился из танца, и его движения были инстинктивными.
— Вот! — воскликнул Карпов и поднял указательный палец. — Что и требовалось доказать. Саша остался в образе. В вашем образе, мистер Кейн. Вы — его живой пример, носитель определенных черт и качеств. Отчасти и остальные заключенные тоже берут с вас пример. Вы можете помочь Саше. Если вы отвернетесь от него, он сгниет в тюрьме. Он слетит с катушек. Сейчас танцы для него — отдушина, развлечение, экзотика. Но через год они превратятся для него в каторжную работу, а плац, на котором проходят бесконечные репетиции и представления, — в каменоломню.
— Хотите выдавить из меня слезу?
— Встретимся завтра.
Рональд Кейн в эту ночь долго не мог заснуть. Эстонский воздух для него стал тяжелее, чем филиппинский: он был пропитан стонами заключенных . Кейн стоит лицом к строю, поднимает руки и резко опускает их, давая команду к началу представления. Тотчас поворачивается к строю спиной. И в этот миг в строю происходит метаморфоза: порядок его не меняется, но у каждого заключенного в руках появляется кайло, роба сыреет от пота; плац покрывается безобразными ямами и грудами камней, над площадью нависает стена пыли. Кейн снова экспериментирует: сначала встает лицом к мобберам, выстроенным согласно концепции танца, и его представление о них меняется: они сосредоточены, вдохновлены — как шеренга солдат, внимающая своему командиру; он поворачивается к ним спиной и спиной же чувствует изменение в строю, как будто сотни личинок разом превратились в куколку…
Тяжелое дыхание непосильного труда — вот что он чувствует занывшим внезапно затылком.
Чертов русский! Трюкач! Подбросил в карман целую пригоршню семян, и они дали первые ростки сомнений… Он что, опытный психолог? Или он аналитик, учитывающий все обстоятельства и даже обстановку? Но в чем разница между аналитиком и психологом? В конкретном случае — никакой.
Карпов учел все обстоятельства — значит, давил на жалость, зная ее точный адрес — захолустье «учительского» сердца. Верил ли он в успех своего сомнительного, надо сказать, начинания? Фифти-фифти. Контрольного пакета у него не было. Разделил ли ответственность за судьбу одного человека поровну? Глубокие переживания в груди Рональда Кейна дали положительный ответ.
Он снова поворачивается спиной к ярко-оранжевой шеренге, опирающейся на кирки и припорошенной каменной пылью… Каждый из этих несчастных жаждет свободы. Но среди них есть человек, для которого свобода важнее. Он стоит особняком, и он главнее. Почему? Потому что за него попросили. Попросил тот человек, который придет завтра.
Время лечит, подумал Кейн. К утру эта натуральная зубная боль поутихнет.
Ему полегчало к вечеру; не только время, но и непосильный, каторжный труд на арене таллинского концертного зала выгнали из его груди жалость к заключенным в отдельно взятой тюрьме. Смертельно уставший, он был готов к безжалостному разговору с русским.
В фойе гостиницы к нему подошла женщина с броской внешностью. Ей был к лицу костюм в мелкую клетку, а черная ленточка в волосах была пикантной деталью.
— Рональд? — назвала она его по имени.
— Yes. — Кейн подумал, что эта женщина — одна из его фанаток и попросит у него автограф или попросит сняться вместе с ним. Что же, он ей не откажет. Но где же русский? Кейн хлопнул по карману широкого темно-серого блейзера в поисках фломастера, которым он расписывался на бейсболках поклонников.
— Я плохо говорю по-английски, — завершила Корбут заученную фразу. Она продолжила в том же автоматическом ключе: — Я жена Саши Котика. — И ее выразительные, как у «смешной девчонки», глаза наполнились слезами.
«Вот дерьмо!» — мысленно выругался Кейн — больше сетуя на ситуацию, нежели на эту красивую женщину. Он взял ее под локоть и подвел к столику. Подоспевшему служащему гостиницы показал два пальца, имея в виду два пойла — все равно чего: кофе, мартини, виски или пива.
Если бы сейчас к нему подошла другая женщина — красивее или уродливее, не важно, — он бы не поверил ей. Или ответил с издевкой: «Вы жена Парня из Руссиона? Поздравляю!» Эта женщина имела свое лицо, и было оно индивидуальной сборки, ее образ идеально подходил Саше, и вместе они составляли идеальную пару. Он поверил ей. Через минуту получил доказательства: Алла вынула из сумочки фотографии в фирменном пакетике «Кодак». С первой фотографии на Кейна смотрели две пары глаз, и он заострил внимание на более знакомых ему глазах… Он увидел эту пару, которую минуту назад нарисовало его воображение; плод его фантазии и изображение на снимке совпадали… идеально. Вот уже в третий раз он употребил это яркое слово.
Он взял вторую фотографию, положив первую под низ стопки. Рассмотрел третью, четвертую. Он не спешил добраться до конца этой красочной колоды из-за опаски: о чем пойдет разговор, если Алла не понимала его языка? Вот Карпов — другое дело. По-английски говорил хоть и с акцентом, но фразы строил как настоящий американец .
Девятая, десятая фотография. На каждой — соответствующая идеалу пара, по сути — идеальная любовь. Они разные, но в них не найти десяти отличий. Как еще это можно объяснить?
Последняя фотография. Рука, держащая снимок, дрогнула. Кейн медленно перевел взгляд на женщину. Она опустила глаза, как бы отвечая ему: да. На последнем снимке был изображен только один человек. Снимок был сделан недавно, может быть, вчера или сегодня утром — об этом Кейн мог судить по одежде Аллы: в мелкую клетку офисный костюм лежал на одной половине кровати, на другой — обнаженная, неумело, как показалось Кейну, позировала Алла.
Он ожидал чего угодно, только не такого откровенного финала. Эта женщина, сама того не понимая, нанесла удар по его самолюбию. Ему приходилось оплачивать услуги проституток, но он никогда не получал за услуги натурой.
Он сложил фотографии в пакет и вернул их Алле с категорическим отказом: «Нет». Он как будто превратился в глыбу, даже лицо его приобрело сероватый оттенок.
— Excuse me, — быстро бросила Алла. И так же торопливо поднялась со стула, едва не сбив официанта, принесшего заказ. Пряча фотографии в сумочку так поспешно, будто на каждой из них она была изображена в откровенных позах, Алла стремительно пересекла холл. Если бы она уходила медленно, волоча за собой хвост тяжело раненной надежды, он бы не двинулся с места. Но женщина убегала, пряча в черный пакетик жар сильного смущения. Кейн оставил свое место, заставив официанта шарахнуться в сторону во второй раз, и догнал Аллу уже за дверью гостиницы. Он неумело подбирал слова под новые чувства, как будто подзабыл родной язык. «Ты любишь его». Да, он выговорил эту сопливую чушь. И она прозвучала насмешкой на фоне его недавних излияний с двумя местными фанатками. Они любили друг друга по очереди и гуртом: в спальне, в душе, с небольшими перерывами, как будто назавтра объявили мобилизацию всех женщин на свете… Кейн включил в работу жесты. «Пусть этот человек, ваш друг, ну, этот чокнутый (он покрутил у виска пальцем) — придет ко мне» (он прошелся по руке двумя пальцами). Растерянность, повторный блеск глаз Аллы послужили ему стимулом к самой большой глупости в его жизни. Он как будто поднял перчатку, брошенную ему к ногам с самых небес, и она один в один походила на «звездную» перчатку его кумира — Майкла Джексона. Он был человеком слова, и никакие обстоятельства не могли повлиять на его решение. Согласие на встречу с Карповым налагало на него обязательство выполнить свою часть плана побега.