Мне удалось вогнать этот кол прямо в сердце. И оно, освободясь от заклятия, открылось навстречу всему сущему. В нем не осталось места Другой.
Тысячу раз мне хотелось сжать его руку, и тысячу раз я удерживала свой порыв. Я пребывала в смятении — мне хотелось сказать, что я люблю его, но не знала, как начать.
Мы говорили о горах, говорили о реках. Мы почти на целый час заблудились в лесу, но все же нашли верную тропинку. Мы ели припасенные бутерброды и утоляли жажду талым снегом. Когда солнце стало клониться к закату, решили вернуться в Сент-Савен.
Наши шаги гулко отдавались под каменными сводами. Я машинально поднесла руку к чаше со святой водой и осенила себя крестным знамением. Мне припомнились его слова: вода — это символ Богини.
— Пойдем туда, — сказал он.
По темной пустой церкви мы подошли к тому месту, где под главным алтарем находилась гробница святого Савена, отшельника, жившего в начале первого тысячелетия. Уже несколько раз ее рухнувшие стены возводились вновь.
Да, есть такие места — война, преследования, безразличие прокатываются по ним и уничтожают их, но они остаются священными. А потом кто-нибудь придет сюда, взглянет, заметит, что чего-то недостает, — и восстановит.
Я смотрела на образ распятого Христа, и у меня возникало странное, но очень отчетливое ощущение, будто голова Его поворачивается вслед за мной.
— Сюда.
Мы стояли перед алтарем Богоматери.
— Взгляни на образ.
Мария с младенцем на руках. Иисус указывает в небеса.
Я сказала о том, что вижу.
— Присмотрись повнимательней, — настойчиво сказал он.
Я вглядываюсь во все детали деревянной скульптуры, раскрашенной и позолоченной, восхищаюсь тем, с каким совершенством мастер вырезал складки одеяния Приснодевы. И только теперь вижу наконец воздетый пальчик Христа-младенца и понимаю, о чем толкует мой друг.
Хотя Иисус сидит на руках Марии, на самом деле Он держит Ее. И кажется, будто поднятая к небесам рука Младенца возносит Ее к небесам. Возвращает туда, где пребывает Ее Жених.
— Художник, создавший эту скульптуру больше Шестисот лет назад, знал, чего хочет.
По деревянному полу гулко прозвучали чьи-то шаги. Вошедшая в церковь женщина подошла к главному алтарю и зажгла перед ним свечу.
Мы стояли молча и неподвижно, боясь помешать ее безмолвной молитве.
«Любовь не знает постепенности», — думала я, глядя, как самозабвенно он созерцает образ Девы. Еще накануне мир был исполнен смысла и без его присутствия. А теперь мне необходимо, чтобы он стоял рядом — иначе истинное сияние каждой вещи сокрыто от меня.
Когда женщина вышла, он заговорил снова:
— Художник знал Великую Мать, Богиню, милосердный лик Бога. Ты задала мне вопрос, а я до этой минуты не мог ответить тебе вразумительно. Ты спросила, откуда я все это знаю, где выучился всему этому, так ведь?
«Нет, не так, я спросила, и ты ответил», — хотела сказать я, но промолчала.
— Я выучился так же, как этот художник, — продолжал он. — Я принял любовь, сошедшую с поднебесных высот. Я не упирался, когда меня вели. Ты, должно быть, помнишь то письмо, где я говорил о своем желании уйти в монастырь. Я так и не рассказал тебе об этом, но желание мое осуществилось.
И мне тут же вспомнился разговор перед лекцией. Сердце мое заколотилось, я устремила пристальный взгляд на лик Девы. Она улыбалась.
«Этого не может быть, — думала я. — Если даже он и ушел, то, значит, потом покинул его. Пожалуйста, скажи мне, что оставил семинарию».
— Юность моя прошла бурно и насыщенно, — меж тем продолжал он, не пытаясь угадать ход моих мыслей. — Я познал другие народы, повидал иные пейзажи. Я искал Бога по всему белому свету. Я любил других женщин. Я овладел множеством профессий.
Вновь кольнула меня ревность. «Нельзя допустить, чтобы вернулась Другая», — произнесла я про себя, не сводя глаз с улыбающейся Девы.
— Мистерия жизни завораживала меня, и я хотел лучше постичь ее смысл. На мои расспросы люди отвечали, что, мол, этот знает то, а тот — это. Я побывал в Индии и в Египте. Познакомился со знатоками магии и медитации, с алхимиками и священнослужителями. И наконец открыл для себя то, что следовало открыть: Истина неизменно пребывает там же, где Вера.
Истина неизменно пребывает там же, где Вера. Я снова и по-новому оглядела церковь — источенные временем каменные плиты, столько раз падавшие во прах и столько раз восстановленные. Что подвигало людей на неслыханное упорство, на титанический труд? Что заставляло их выбиваться из сил, чтобы вновь воздвигнуть — в глуши, на горных вершинах — этот маленький храм?
Что?
— Вера.
— Своя правота была у буддистов, своя правота — у кришнаитов, своя — у индусов, у мусульман, у иудеев. Если человек идет непритворной стезей веры, он сумеет слиться с Богом и обретет способность творить чудеса. Но мало было узнать это — требовалась еще и решимость сделать выбор. Я выбрал католичество, потому что в этой вере был воспитан, ее чудесами проникнуты годы моего детства. Если бы я родился иудеем, то выбрал бы иудаизм. Бог — един, хоть и носит тысячу имен, но именно и только тебе надлежит выбрать, каким именем ты будешь звать его.
Снова раздались шаги.
Какой-то человек приблизился, оглядел нас, потом подошел к центральному алтарю и убрал два подсвечника. Вероятно, это был ризничий или причетник.
Я вспомнила старика, который не хотел пускать нас в часовню. Но этот человек не произнес ни слова. Когда же он вышел, мой друг сказал мне:
— Сегодня вечером у меня встреча.
— Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай дальше.
— Я поступил в семинарию, находящуюся здесь поблизости. Четыре года я изучал все, что мог. В этот период я познакомился с Иллюминатами, с Харизма-тиками, с приверженцами течений, пытавшимися отворить двери, запертые много лет назад. Я понял, что Бог — не тот палач, которым меня стращали в детстве. Возникла попытка вернуться к первоначальной, ничем не запятнанной, невинной сущности христианства.
— Не прошло и двух тысяч лет, как они осознали, что Христос и Церковь — не одно и то же? — со сдержанной иронией спросила я.
— Можешь шутить, сколько хочешь, но речь идет именно об этом. Я стал учиться у одного из тех монахов, кто возглавлял нашу обитель. И он внушил мне, что необходимо принять огонь откровения, Святой Дух.