Но, как видно, плохо позабылась. Хватило трех дней, чтобы все вернулось.
— Я имею право быть счастливой, отец мой. Я восстановила потерянное и снова терять это не хочу. Я буду бороться за свое счастье.
Если же я откажусь от этой борьбы, то откажусь тем самым и от своей духовной жизни. Как вы сами сказали — это будет значить, что я отдалилась от Бога, отказалась от своей женской силы, от моего могущества. Я буду бороться за этого человека.
Я знала, зачем здесь этот приземистый толстый священник. Он пришел, чтобы убедить меня в том, что я должна оставить своего возлюбленного, ибо ему суждено иное, высшее предназначение.
Нет, никогда я не поверю, что ему пришлось бы по вкусу, если бы мы с его воспитанником поженились и зажили в Сент-Савене в таком вот домике. Он говорит это лишь для того, чтобы сбить меня с толку, чтобы я ослабила свою оборону, а как только это произойдет, он — с улыбкой — убедит меня в обратном.
Он, не произнося ни слова, читал мои мысли. А может быть, обманывал меня и вовсе не обладал даром угадывать, что думают другие люди. Туман быстро рассеивался: теперь я различала уже дорогу и склон горы, поле и покрытые снегом деревья. Прояснилось и в голове.
Конечно, это обман! Если священник и вправду умеет читать мысли, пусть прочтет их все и всё про меня узнает! Пусть узнает, что вчера он хотел полной близости со мной, а я отказала ему — и теперь раскаиваюсь.
Еще вчера я думала, что, если бы ему пришлось уехать, я могла бы всегда помнить и вспоминать друга детства. Все это оказалось вздором. Пусть его плоть не проникла в меня — проникло что-то другое, и так глубоко, что достало до самого сердца.
— Отец мой, я люблю его, — повторила я.
— Я тоже. А от любви глупеют. В моем случае это выразилось в том, что я пытаюсь убрать тебя с его пути.
— Убрать меня не так-то просто. Вчера, когда мы молились у пещеры, я поняла, что в силах разбудить в себе те дары, о которых вы говорили. И я использую их, чтобы удержать его.
— Ну-ну, — с легкой улыбкой произнес священник. — Желаю удачи.
Он остановился, вытащил из кармана сутаны четки и, сжимая их в руке, поглядел мне прямо в глаза.
— Иисус не велел нам клясться, и я не клянусь. Но в присутствии предмета, для меня священного, говорю тебе: я не желаю ему обычной судьбы, не хочу, чтобы он стал рядовым священником — таким, как все, одним из многих.
Он может служить Богу по-другому. Рядом с тобой.
Мне трудно было поверить, что он и вправду произнес эти слова. Но это было так.
— Вот он, — сказал священник.
Я обернулась. Увидела припаркованную поблизости машину. Ту самую, в которой мы приехали из Испании.
— Он всегда ходит пешком, — с улыбкой продолжал священник. — На этот раз ему хочется создать впечатление, будто он прибыл издалека.
Мои кроссовки промокли насквозь. Но я взглянула на священника — он шел по снегу в сандалиях и шерстяных носках — и решила, что не стану жаловаться.
Он может, значит, и я могу. Мы начали взбираться по склону.
— Долго нам идти?
— Полчаса, самое большее.
— Куда мы идем?
— Навстречу ему. И другим.
Я поняла, что он не склонен продолжать разговор. Может быть, бережет силы для подъема. Мы шли молча — туман к этому времени уже почти совсем рассеялся, и на небо медленно выплывал желтый диск солнца.
Впервые передо мной оказалась вся панорама долины — текущая внизу река, разбросанные здесь и там деревушки и прилепившийся к отрогу горы Сент-Савен. Я увидела колокольню, кладбище, которого раньше не замечала, и средневековые домики окнами на реку.
Под нами, на том месте, которое мы миновали несколько минут назад, пастух гнал отару своих овец.
— Устал, — проговорил священник. — Давай-ка остановимся ненадолго.
Сбив снег с каменного валуна, мы без сил привалились к нему. Священник весь взмок от пота, а ноги у него, должно быть, совсем заледенели.
— Пусть святой Иаков сохранит мои силы, потому что я хочу проследовать его путем еще раз, — сказал он, обернувшись ко мне.
Я не поняла, о чем он, и решила заговорить о другом:
— Смотрите — следы на снегу.
— Одни следы оставлены охотниками. Другие — теми мужчинами и женщинами, которые хотят возродить традицию.
— Какую традицию?
— Начало ей положил святой Савен. Он удалился от мира, поднялся в горы и с этих вершин созерцал Божью славу.
— Отец мой, мне надо кое-что осознать. До вчерашнего дня я была с человеком, которому предстояло сделать выбор — женитьба или религия. Сегодня я узнала, что этот человек творит чудеса.
— Мы все творим чудеса, — сказал священник. — Вспомни Евангелие: «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: „перейди отсюда туда“, и она перейдет».
— Мы с вами не на уроке закона Божьего. Я люблю этого человека и хочу знать о нем больше, чтобы понимать его лучше и лучше помогать ему. До других мне дела нет, какая разница, что они могут, чего не могут.
Священник глубоко вздохнул и после недолгого колебания все же решился и заговорил:
— Некий ученый, изучавший обезьян на островах Индонезии, сумел научить одну обезьянку мыть бататы перед едой. Очищенные от грязи и песка, они были гораздо вкусней.
Ученый, который сделал это лишь потому, что писал научный труд, посвященный обучаемости шимпанзе, и представить себе не мог, чем все это кончится. Он очень удивился, увидев, что к другие обезьяны стали подражать первой.
Так продолжалось до тех пор, пока определенное количество обезьян не овладело искусством мыть бататы — и вдруг, в один прекрасный день, обезьяны на всех остальных островах архипелага начали делать то же самое. Самое же удивительное заключается в том, что все эти прочие обезьяны сроду не бывали на том островке, где проводился эксперимент.
Священник замолчал, а потом спросил:
— Поняла?
— Нет, — ответила я.
— Существует множество исследований по этому вопросу. Наука доказала, что, когда определенное число людей достигает определенной степени развития, развивается и весь род человеческий. Мы не знаем, сколько людей необходимо для этого скачка, — но точно знаем, что это так.