Когда я вернулся, то увидел его с Инночкой. За милой беседой.
Что, интересно, он ей наврал о себе?
Ага, вот оно…
— Юрка, почему ты не сказал, что у тебя дядя в Москве живет?!
Щечки порозовели, и глазки блестят. Да, дядя мой ничего мужик… Очень даже ничего. Можно сказать — даже красавец, когда в таком костюмчике и пахнет не бомжатинкой, а… «Хьюго Боссом», что ли?
— А что — дядя? — пожал я плечами.
— Ну ты даешь! Он тебя неделю разыскивал по больницам и моргам!
О да, особенно тщательно — по моргам.
— Что-то больно долго искал. Не на Луну меня вроде отправили.
Ну вот, теперь она меня осуждает. Какой я нехороший! Да как же я могу не любить такого прекрасного дядю?! Она бы любила с радостью…
Что это — уж не ревную ли я?!
Дожили…
— Ладно… — пробормотала Инночка в воцарившейся тягостной тишине. — Вы тут поговорите… Только не долго, пожалуйста, ладно? А то у нас вообще-то нельзя…
Время было обеденное, соседи по палате уползли столоваться, а тяжелых у нас, к счастью, сейчас не было, поэтому остались мы в палате вдвоем, на самом деле тет-а-тет, и тут же Кривой сбросил маску доброго дядюшки — лицо стало жестким, а глаза пронзительными, как рентген.
— Какого черта, Юра, ты делал ночью возле дома Чобы?
Я хотел что-то ответить, но не успел.
— Сдавать меня шел?
— Я?!
В горле у меня пересохло, в глазах потемнело, и заболел простреленный живот — предчувствуя новую пулю.
— Не смотри на меня так. — Кривой уселся на тумбочку, сдвинув к стене пакет с яблоками. — Они ж тебя сдали. Первым же делом. Их даже уговаривать не пришлось. И мало того, что сдали, — перевели на тебя все стрелки.
— Ка-акие стрелки?..
— Я ведь тебе верил, Юраш. Я тебя даже не проверял никогда. Думал — ты умный парень. Ан нет… Ты что, возомнил, что ты нужен им?! Цыганам?! Что они тебя примут, да еще и на равных?! Цыгане — тебя?
Кривой говорил почти шепотом, так, чтобы из коридора не было слышно ни словечка. Говорил жестко — а глаза смеялись.
Я стоял и смотрел на него сверху вниз. Мне было плохо — кружилась голова, подташнивало, живот разболелся так сильно, что не давал думать ни о чем другом.
— Что — поэтому Чоба собрался меня убить? — спросил я.
— Когда ваша совместная затея провалилась, Чоба счел тебя предателем.
Откуда он все это знает? В самом деле нашел Чобу и допросил с пристрастием?
— Как все просто…
Сейчас я упаду. Я уже почти не вижу ничего, и ноги ватные. И если я упаду, — мне конец.
— А ты не спрашивал себя, Кривой, почему я сам тебя не убил? У меня была масса возможностей, ты не находишь?.. И зачем мне вообще тебя убивать? Зачем?!
— Ну-ну, — услышал я из темноты. — Продолжай, я слушаю.
Он не уверен ни в чем. Он пришел сюда с обвинениями, чтобы увидеть мою реакцию, проверить и убедиться самому в том, что Чоба или кто-то там еще сказал ему правду.
Кривой не верит цыганам — он их за людей не считает, он ХОЧЕТ, чтобы виноваты были они, а не я, ведь так неприятно признаваться в собственных ошибках.
Сам знаю — как это неприятно!
— Я хотел подстраховать тебя… Нет, конечно, больше — себя, чего уж там… Но ведь ты меня бросил им на съедение, разве не так? Ты скрылся в неизвестном направлении, а что должен был делать я? Ты предложил мне выкручиваться по собственному усмотрению. Вот я и выкручивался. Гнал пургу как мог… А в итоге вызывал огонь на себя.
— Ну просто двадцать восемь героев-панфиловцев в одном лице…
— Смейся, смейся — подстрелили ведь меня, а не тебя.
Все, я кончился. Теперь уже совсем.
Как можно более осторожно я опустился на кровать и вытянулся на ней с огромным облегчением.
— Извини. Не могу больше. Можешь меня задушить подушкой, я даже сопротивляться не буду. Не смогу.
Кто угодно пролил бы слезу от жалости.
— Ладно, — вздохнул Кривой.
Я услышал, как он поднялся с тумбочки и завис надо мной. Правда, что ли, душить собрался?
— Лечись. Жуй яблоки. Поговорим еще.
Он ушел. Он и в самом деле ушел. А я ведь ничего толкового не придумал и даже почти не оправдывался! Может быть, это и к лучшему… Может быть… У Кривого два пути — верить мне или верить цыганам. Ни у меня, ни у них доказательств своей правоты нет. А я ведь и вправду мог иметь именно такие намерения — притворяться и вешать цыганам лапшу на уши для того, чтобы они считали меня своим и не пытались убить, чтобы знать их замыслы и предупредить, если что. Шпион в тылу врага.
Кривой считает, что только полный идиот может связаться с цыганами, наверное, он прав, и я получил по заслугам. Ух, как же мне хреново!
Потянулись соседи.
— Юрий, ты что такой бледный?
Позвали Инночку.
— Юрка, тебе плохо?!
Зачем задавать глупые вопросы? Неужели и так не видно?! Плохо мне, плохо, я — лопнувший воздушный шарик, рваной тряпочкой шлепнувшийся в грязь, во мне нет сил не то что летать, но и ползать. У меня нет сил даже просто БЫТЬ.
Не верь, не бойся, не проси, учил меня мой отец.
Никому не верь! Ничего не бойся! И не проси, когда можешь взять сам! Когда не можешь — все равно не проси, потому что никто и никогда не захочет отдать свое. Если ты будешь сильным, ты сможешь отнять. Все, что захочешь. Я научу тебя быть сильным… Не реви. Ты знаешь, что на зоне делают с такими, как ты? Узнаешь… Никуда не денешься… Давай-ка руку… Нет-нет, правую давай… Ишь ты, хитренький какой… Ну смотри, здесь почти все зажило… Быстро у тебя заживает, как на собаке… Бабка мажет чем-то? Ух, эта бабка! Когда просто кожу жгут — это больно, а когда свежую рану… Не дергайся, а то хуже будет! Не ори!!!! А ты уйди отсюда, старая сука!!!
Горячий лед разливается по моим венам, отрывая меня от больничной койки, дух лопнувшего шарика покидает тряпочку, когда-то бывшую его оболочкой, он — умеет летать, в отличие от нее. Он всегда умеет летать.
Он смотрит сверху на бледно-зеленого парня с ввалившимися щеками и черными кругами вокруг глаз, он ничему не удивляется, не сожалеет и не грустит, он не умеет любить даже себя, а этого парня… ну за что его любить? Он ведь мразь, каких мало, убийца и садист… И вообще — он давно уже умер!
Не надо, не улетай… Нет, улетай! Но только не туда… Ты ведь обещал мне никогда не возвращаться! Ты обещал забыть!
…Бабушка, не умирай! Не оставляй меня одного! Пожалуйста! Бабушка!!!
Ты мое спасение, бабушка, мой ангел-хранитель, мой дом, моя единственная надежда, ты не можешь умереть и оставить меня одного!