Кажется, он действительно очень любил свою маму. Я тут же смягчилась и простила ему великолепие обстановки. Не любил бы — не стал бы отягощать свою жизнь уходом за больной. Отдал бы ее в специальное отделение для лежачих, где за особую плату им обеспечивают полный уход… И где люди очень быстро угасают от тоски и сознания собственной ненужности.
Пациентка поприветствовала меня застенчивой улыбкой. У нее были яркие синие глаза, очень живые и ласковые. И несмотря на землистый цвет лица и общее плачевное состояние пациентки, я сразу поняла, что могу браться за работу. Эта женщина будет жить. А я смогу поставить ее на ноги и вернуть к нормальной жизни.
…Мой путь в медицину был долог, местами тернист, а местами — усыпан розами. Всего понемножку. Но по розам ступать тоже неприятно. У них тоже есть шипы. Не такие длинные, как у терновника, но все же…
В медицинский институт я не поступила. Впрочем, мы с Дедушкой этого ожидали и потому не особенно переживали. Я пошла в медицинское училище. Отучилась там два года.
Аня Рославлева, разумеется, передумала поступать в педагогический, куда вначале наметилась, и пошла в училище вместе со мной. Ее тоже приняли, хотя она набрала меньше баллов, чем было нужно. Но я все-таки успела поднатаскать ее перед экзаменами, да и письменную сумела за нее написать… В общем, справились.
Училась я на «отлично», поскольку отвлекающих моментов — всяких там любовей-страданий-гуляний-дискотек — у меня не было. Не интересовало меня это все… И практика в больнице, от которой все девчонки стонали, меня ничуть не тяготила.
Правда, когда можно было выбирать, где дежурить, я выбирала не приемный покой, а реанимацию или интенсивную терапию. Там тихо… И если что-то делаешь — то что-то по-настоящему серьезное, жизненно-важное. Пусть даже это — кормление через зонд или опорожнение кишечника абсолютно бесчувственного человека. Когда человек сам о себе позаботиться не может, для него каждая мелочь, то, что в обыденной жизни мы не замечаем, — жизненно важно! Некоторые больные даже слюну глотать сами не могут и рискуют захлебнуться… А аппарат для отсасывания слюны — вещь сложная и внимания требует. Особенно — когда он один на двенадцать больных! И надо бегать с ним от одного к другому, как только услышишь специфическое хлюпанье в горле — этот жуткий тихий звук, который так много говорит профессиональной медсестре и который далекий от медицины человек даже не заметит.
А главное — в реанимацию и в интенсивку никогда не забегали парни-санитары. И не приходилось выслушивать их гадкие шутки, терпеть приставания, вдыхать в себя дым их сигарет. Другим-то девчонкам это нравилось. Они и выпить с ребятами любили. Я их не осуждаю нисколько: они почти все замуж еще в училище повыходили. А я…
Впрочем, нас четверо таких было, очень уж незамужних. Кроме меня — еще верная Анюта да две девочки, с которыми она подружилась, а я — через нее уже: Элечка Рабинович и Зоя Иванова. Так смешно всем казалось: подруги — Иванова и Рабинович.
Элечка — наша с Анютой ровесница. Сгусток энергии и очарования. Вот какой я хотела бы быть! Ее прелесть не мне, а поэту настоящему описать следовало бы: ну, просто из пламени сделана… Двигалась она так легко и гибко, что — просто заглядение! Глаза карие — горят, волосы — копна сверкающих черных с рыжиной кудрей, улыбка — ослепительная, а уж темперамент… Она любовников меняла чуть не каждый месяц. И каждый — настоящая любовь на всю жизнь! Причем она искренне была уверена в этом — с каждым. И всегда — первая бросала. Разлюбит — и бросит. Воистину роковая женщина. И уж любили ее мужики… Ну, это и понятно. Если бы я была мужчиной — точно в нее влюбилась бы.
Элечка в нашей компании заводилой всегда была. Знала все уютные маленькие кафешки, где можно недорого и вкусно покушать, или — где просто купить пончиков, чтобы с голоду не умереть! Умела добывать контрамарки на все желанные спектакли. Знала обо всех выставках. И диктовала нам моду.
А Зоя Иванова — она старше нас была на три года. После школы три года подряд упорно поступала в театральный. Хотела быть актрисой. Но только где ей — такому колобку да еще с тоненьким, писклявым голосочком… Она всегда казалась миленькой, чистенькой, уютной, но — не для сцены, а для жизни. На сцене ее и не разглядели бы.
От Зои веяло спокойствием. Она могла все разъяснить, всех рассудить и утешить. В нашей компании она была — сердцем и душою.
А я — наверное, разумом. Потому что училась лучше всех, всем помогала с домашними заданиями и все время призывала отбросить иллюзии и «взглянуть правде в лицо». На что Элечка мне неизменно отвечала, что у моей правды рожа такая противная, что глядеть на нее не хочется, лучше в иллюзиях пребывать, так приятнее…
Анюта Рославлева была цементом, всех нас, таких разных, скреплявшим. Она со всеми общий язык найти умела. У каждой из нас были свои «пунктики», что-то, чем человек ну никак не мог поступиться! У одной Анюты этого «чего-то», этого «пунктика» не наблюдалось. Она готова была понять и принять точку зрения любой из подруг. Причем — искренне. Она всегда была… Ну, как зеркало! Отражала человека, находившегося с ней рядом. Зеркало ведь не притворяется, правда? Такова его природа: отражать. Вот и Анютина природа была такова. И за это ее все вокруг любили.
После училища я легко поступила в институт. Девчонки — тоже, хотя двое моих подруг все-таки отклонились от избранной цели: Элечка стала косметологом, а Анюта — фармацевтом. Зато Зоя работает детским врачом. И получает такие гроши, что даже стыдно становится мне за мои заработки.
К окончанию института я имела красный диплом, Эля родила ребенка, Зоя вышла замуж, а Анюта потеряла брата…
Впрочем, по порядку.
Элька родила своего Гришеньку от бывшего диссидента, непризнанного гения, художника и барда в одном лице… От бесхарактерного и гнусного типа, которого мы, ее подруги, просто ненавидели, а она боготворила. Долго боготворила. Целых четыре месяца. Но вскоре после того, как в животе у нее завелся Гришенька, Элька в диссиденте резко разочаровалась. Не знаю уж, случилось что между ними или просто так — прошла любовь… Поскольку Элечка наша врать вообще не умеет, она так все любимому и выложила. И он поспешил испариться. Кажется, Элька никогда о нем не жалела. И уж подавно — не жалела о том, что решилась рожать в двадцать лет, не имея ни мужа, ни профессии. И права ведь была: все получилось — и мальчишка замечательный, и профессию получила, а мужей даже двоих сменить успела только за годы учебы, причем инициатором обоих разводов была она сама. При всей той легкости и простоте, с которыми Элечка подходит к вопросам секса, она не признает ни малейшей фальши. Если любит — так уж любит, а если разлюбит — так не будет терпеть ни из жалости, ни по расчету… Первый из брошенных мужей даже обозвал ее Эллочкой-людоедкой. Элечке это показалось смешно, но потом она прочла «Двенадцать стульев» и гневу ее не было пределов: ведь ничего общего с примитивной Эллочкой Щукиной у нее явно не было!
Зоя вышла замуж за человека весьма благородной души, но патологического неудачника. Ее ненаглядный Андрей Владимирович преподавал историю в педагогическом институте, слыл блестящим интеллектуалом, но научную карьеру сделать не мог — его регулярно оттесняли более активные коллеги. И в личной жизни он так же не преуспел: в восемнадцать лет женился «по залету» на девице из поселка Железнодорожный. Девица была особой примитивной, но очень хотела жить в Москве. Иных желаний у нее не было. И вот от отсутствия желаний она всю жизнь мучилась и мучила Андрея. Дочка у них, кстати, замечательная получилась: не в маму-лимитчицу, а в папу-интеллигента. И к Зойке льнет, как к старшей сестрице. Все время у них в гостях сидит. А мать из-за этого бесится. А ведь Андрей ей и квартиру оставил, переехав к Зое… И алименты регулярно выплачивает. Так она злится, что алименты маленькие! Бессовестная особа: Андрей ведь и получает-то немного. А если бы не Элечка, пристроившая его на работу в платную гимназию для богатеньких детишек, — вообще неизвестно, как бы они выживали! Ведь у них с Зоей своя дочка родилась, Верочка, скоро два года будет… Старшая Андрюшина девочка — Кристина — возится с маленькой, любит ее. Она, кстати, и с нами, Зоиными подругами, пыталась подружиться. С Элькой про моду и косметику болтает, с Анютой — про готовку, да и меня, зануду старую, с интересом слушает, когда я ей про дедушкину войну или про своих пациентов рассказываю.