— Гош, ты чего? Ничего страшного не случилось, но меры предосторожности нужно принять. Просто на всякий случай.
Гошка коротко кивнул.
— Я… понимаю…
Из моей комнаты высунулась Гуля со статической щеткой для вытирания пыли в руках.
— Вы чего? Что случилось?
Я как раз раздумывал, что ей сказать, когда телефон вдруг пронзительно заверещал. Мы все трое вздрогнули.
Металлический женский голос произнес номер уличного телефонного автомата. Один раз… второй…
Как три жалких кролика смотрели бы на удава, так мы смотрели на мигающий красным дисплей, — замерев, затаив дыхание, покрываясь холодным потом.
Неужели — так быстро?! Быть не может!
Из комнаты появилась бабушка. Она знала, что отвечать на телефонные звонки в отсутствие деда и Аньки должна только она, и поэтому ее ничуть не удивило, что все мы столпились вокруг телефонного аппарата. Обратить внимания на наши лица бабушка еще не успела.
— Я слушаю вас… Нет, молодой человек, у нас таких нет. Вы не туда попали.
Бабушка положила трубку на рычажок и только потом с удивлением взглянула на нас.
— Что-то случилось?
— Кого спросили? — осведомился я, постаравшись, чтобы голос звучал спокойно.
— Какую-то Свету… А что?
Да, пожалуй, нам действительно стоит на время куда-нибудь переехать. В самом ли деле ошиблись номером или нас проверяли — неизвестно, но жить в любом случае мы будем теперь, пугаясь каждого шороха и стука.
Снова звонок, и снова мы подпрыгнули до потолка — теперь уже четверо.
На сей раз звонила Софья.
— Собирайтесь, и, пожалуйста, побыстрее. Разгрузите платяной шкаф в комнате Анны Сергеевны и ту тумбу для белья, что стоит у Анюты. Завтра рано утром к вашему подъезду подъедет грузовичок.
— Сонька, ты гений! — воскликнул я, уже понимая ее замысел.
— Они — если они действительно нашли вас — тоже не дураки. И если за домом следят, нам надо попытаться хоть как-то замаскироваться.
— А водитель с грузчиками будут в курсе, что людей понесут?
Софья засмеялась.
— Ну конечно, Леш. Не бойся, не уронят и врагам не сдадут, это уж точно.
Потом мы долго обсуждали, где нам лучше всего будет укрыться, и в конце концов остановились на Элечке.
— Гуля… Бабушка… Гошка… — произнес я, — слушай мою команду! Гуля и бабушка — выгребать хлам из шкафа… Да, да, бабушка, из твоего. Гошка — то же самое из Анькиной тумбы. Времени вам даю до вечера.
Я демонстративно посмотрел на часы, а потом с деланным удивлением на разинувших рты домочадцев.
— Время пошло.
Гошке задание понравилось. Нарушать порядок, разорять уютное гнездышко, громоздя у Аньки на кровати бесформенную кучу, которая все время разваливается, — это доставило ему немало удовольствия. А вот бабушка стенала: ох, ох, этот шкаф после войны из Германии привезли, ох, ох, подумаешь, облезлый, зато крепкий какой, ох, ох, ему бы еще сто лет стоять, ох, ох, а куда же я вещи буду класть? Хотела сказать ей Гуля, что вещи эти, должно быть, привезли из Германии еще в первую мировую и их давно уже пора отправить на помойку, но постеснялась.
А я сказал.
Работа была в самом разгаре, когда вдруг раздался тихий скрежет дверного замка.
Мы замерли.
Гошка уронил на пол пакет, куда складывал Анькины кремы, коими была уставлена тумбочка, бабушка и Гулька разом высунулись из-за шкафа и уставились на дверь с мистическим ужасом.
Железная, толстенная, с сейфовым замком — неужели поддастся?
А я панически соображал, что предпринять, когда дверь откроется и на пороге появятся злобные цыгане с кривыми ножами, но ничего не успел придумать, потому что дверь отворилась и перед нами предстал дед.
— Чего это вы? — спросил он, удивленный такой странной реакцией на свое появление, и добавил на всякий случай, выставляя вперед целлофановый пакет. — Я хлеба купил!
Дед отнесся к планирующейся безвременной гибели шкафа с большим энтузиазмом, он предложил даже выкинуть вместе с ним старый журнальный столик, который давно уже рассыхался на балконе, и продавленное до неприличия кресло. Столик бабушка выбросить позволила, а за кресло встала грудью — оказалось, что только в нем она может полноценно отдохнуть, не рискуя, что после не сможет встать.
Разбор шкафа затянулся до поздней ночи. Пришла с работы Анька, ужаснулась учиненному Гошкой разгрому и начала перекладывать все по-своему, бабушка, в свою очередь, тоже была чужда того, чтобы сваливать выволоченный из шкафа хлам кучей, и носилась с каждой шмоткой, силясь куда-нибудь пристроить.
Спать, таким образом, мы все, кроме Вики, легли далеко за полночь, встали поздно и только уселись позавтракать, как появились два добрых молодца — один широкий, приземистый и краснолицый, другой высокий, бородатый, с длинными волосами, затянутыми в хвост, одетый в кожаные штаны и такой же жилет — на голое тело.
— Ну что, хозяева, готовы? — широко улыбнулся высокий и добавил, видя раззявленный шкаф и тумбочку: — Тогда будем грузиться! Мужчина и женщина в шкаф… Мальчик в тумбочку! Младенец… Гм… Младенец орать не будет?
— Не будет, — заверил Гошка. — Я ее с собой в тумбочку возьму.
На том и порешили.
Путешествовать в шкафу оказалось страшно неудобно, странно и смешно одновременно. Я уселся на дно, Гуля пристроилась рядом, дверцы за нами закрыли, заперли на ключ! Грузчики подсунули под шкаф ремни и довольно легко подняли его над полом.
Любимый бабушкин немецкий шкаф изнутри оказался куда меньше, чем снаружи, в нем было очень тесно, пыльно и темно, как в гробу, но мне в нем сразу стало уютно и хорошо. Как только нас подняли, шкаф качнуло, и Гуля, не удержав равновесия, упала ко мне в объятия. Черт побери, на самом деле чуть ли не впервые за истекший период! Я обнял ее и вознамерился не отпускать ни при каких условиях, но, к немалой моей радости, Гуля освобождаться и не собиралась.
Низкорослый и краснолицый, на чью сторону пришелся двойной вес, жалобно крякнул.
— Вот ведь громадина, зараза…
Его напарник только весело хмыкнул — ему, похоже, было совсем не тяжело.
Шкаф шатало из стороны в сторону, я отбил себе локти и бока, оберегая от ударов хрупкую Гуленьку, но, наконец, нас все-таки погрузили в кузов растрепанного облезленького «ЗИЛа».
Вслед за нами через несколько минут принесли тумбочку с Гошкой и Викой, поставили рядом, стенка к стенке, но всю дорогу из тумбочки не доносилось ни звука, и мы решили, что дети просто заснули в темноте, духоте и пряном запахе лаванды.
Я не знал, о чем думала Гуля за все время в дороге, которая заняла, как выяснилось потом, чуть больше получаса, но очень надеялся, что о том же, о чем и я, — об этом говорили ее руки и губы, и горячий шепот, и слезы на щеках.