— Машин побросали много… — Шелихов огляделся. — Целый грузовик остался… уж чего-чего, а такое авто в большой цене должно было быть, когда скарб хватали да из города поскорее выбирались.
— Их не побросали, сталкер… — Ткаченко вздохнул. — По крайней мере ученые считают, что люди здесь погибли мгновенно, в ту же секунду после развития очага. Надеюсь, что это так…
— Очень повезло, что, во-первых, был будний день, во-вторых выставка не работала, в-третьих, многие уже разъехались, но… — Ученый откашлялся. — Но это просто сократило число жертв. Признаться, мы не ожидали, что район метро «ВДНХ» в зонах особого риска… не было никаких признаков, что здесь появятся очаги. Никаких совершенно.
— Так наша аномалия там? Ты уверен? — в который уже раз спросил Ткаченко, поглядывая на арку.
— Уверен. Там она. Зонд разбился, не долетая Центрального павильона, но снимки и данные на спутник передал, что называется, по высшему разряду. Аномалия очень насыщенная, я бы сказал, мощная. Природа ее воздействия пока неясна, но по некоторым наблюдениям в той еще Зоне можно сказать, что она, да простят меня за это слово коллеги, хаотизирует сложные системы… стремительная энтропия, распад органики и немедленный синтез новых веществ, отказ любой техники в пределах аномалии. И, конечно же, моментальная смерть с очень быстрой минерализацией останков и какими-то еще пока совершенно непонятными процессами. Изучение отложено, наверно, насовсем, так как нынешние зонды мрут намного быстрее, чем успевают записать хоть какую-то информацию. Мы даже с названием и типом не определились — просто номер сто двадцать девять, индекс шесть. Нехороший, скажем так, индекс, очень нехороший… аномалия не поддается ни классификации, ни даже примерной оценке природы воздействия на объекты. Сталкеры ей меткое название придумали…
— «Чертова пасть», — подсказал Шелихов. — Не индекс ваш нехороший, наука, а подлянка эта зонная. Всего две штуки в ней хороши — то, что видна издалека, даже идиот заметит, и что убивает мгновенно, без мучений, если идиот настолько идиот, что лезет посмотреть поближе. В остальном кошмар… человек в секунду гниет и на ломти разваливается, только пятно грязное остается да костей кучка. И выглядит… ну, реально как черт знает что.
— Забыл о том, что в ней «серебряное кружево» появляется часто, — подсказал Лазарев.
— Не так чтобы уж очень часто. — Шелихов сплюнул. — Сам говорил, что ваши «ботаники» всего несколько штук на руках имели, да и те продали.
— Нашим «ботаникам» ваши сталкеры их редко приносили, — парировал ученый. — Хорошо, если одно «кружево» из десяти к ученым попадало, а не в лапки контрабандистов. Ваши сталкеры народ несознательный и в высшей степени на презренный металл падкий.
— Ага… было бы странно, если б они вокруг научных бункеров на цырлах прыгали и хабар по пять рублей за штуку сдавали с вежливыми поклонами и лобызанием ручки. Мол, милостивцы наши, кормильцы, а не изволите ли «серебряное кружево» принять и пятак на водку выделить?
— Не пятак на водку, а почти шестьдесят тысяч рублей плюс добавка в двадцать за особо редкие виды анобов. Итого восемьдесят. Ничего себе пятак на водку… у нас некоторые ученые столько за год не получают.
— А Слизняк, что в одном подвальчике на севере обитал, за «серебряное кружево» без лишних вопросов триста пятьдесят тысяч выкладывал. Хочешь — на руки, хочешь — сразу на счет в банке. Вот и подумай, наука, к кому сталкер с редкой лялькой побежит. Жадничать не надо было, ребята. Все равно ведь внакладе не остались бы.
— И это, кстати, правда… значит, сталкер, эта сволочь их по триста пятьдесят скупала? Вот же гнида… черт возьми… а мне цену заломил, что хоть плачь.
— Там особенная экономика, капитан, — невесело усмехнулся Шелихов. — Кстати, наука, не в курсе ли ты, случаем, сколько за одну такую штучку ваш Центр получил, когда ее за бугор сплавил?
Лазарев помялся, после чего буркнул:
— Это не совсем точная информация, но… по некоторым данным, двадцать шесть миллионов, если в пересчете на рубли.
— Патентованные, высококачественные идиоты, — с каким-то злорадством проговорил Семен. — Дайте два, пожалуйста. Что, ну, объясните мне, дураку неумному, что мешало вам, «ботаникам», закупочные цены поднять на уровень барыг? Ну, неужели бы вы проиграли, собаки страшные? И всех бандитов бы заодно перевели как вид…
— Угу. Забавно слышать от бывшего бандюгана, — вставил Ткаченко.
— Ну-ну. Укусил, ладно. — Шелихов сплюнул. — Только я не со своего интереса сейчас разговор веду, если ты еще не понял. Тем более я три года честную сталкерскую лямку тянул, с прошлым завязать пытался, причем успешно, пока недавно опять кровь пустить не пришлось. Наука вон быстро сообразил, ишь, какой вид задумчивый.
— К сожалению, есть ошибки, и с этим не поспоришь, — тихо проговорил Лазарев. — Да, я согласен с тем, что администрация Центра и НИИАЗа допускала преступные промахи и глупости… но что поделать, если управленцы оказались людьми весьма далекими от науки и слишком, слишком плохо ориентирующимися в настоящих потребностях научной работы. Но ошибки учтены, сделаны выводы…
— …и поэтому, наверно, артефакты до сих пор таскают вам сталкеры-нелегалы, ученые гибнут в Зонах целыми снопами, а ЦАЯ пытается попутно с решением грандиозных общечеловеческих задач доказать буржуинам, что наши артефактики экологичны и не просто совершенно безвредны для буржуйского здоровья, а даже полезны. И в бронированных машинах под охраной за рубеж их потихоньку отправляет.
— Вы, сталкер, слишком плоско мыслите, уж извините за прямоту, — голос Лазарева набрал громкость. — Если не будет денег, то не будет и научной работы. Да, продаем! Но не самые ценные и редкие образцы, все лучшее остается в нашей стране, и с редким, уникальным материалом работают только наши институты. Ни один, заметьте, ни один аноб, имеющийся всего в одном экземпляре, не был и не будет продан за границу.
— Ладно, верю. — Шелихов отмахнулся и тут же негромко охнул от боли в боку. — Молодцы вы… мне-то какое дело. Просто привык я, наука, что все, что человек ни делает, в конечном счете в деньги вырастает. Может, и ошибаюсь я, но пока что даже повода не было в другом усомниться… ну, почти не было.
— В смысле — почти? — Ткаченко отвлекся от бинокля, в который он внимательно изучал вход на ВВЦ. — Таки был, значит, случай?
— Может, был, может, и привирают про ту историю… сейчас уже фиг поймешь, если честно. Сталкеры что рыбаки, народ в массе своей немного брехливый, чего греха таить. Истории приукрашиваются, детальками обрастают… допустим, грохнул какой-нибудь бродяга странную тварюшку в заброшенной деревне. Убожество, а не зверь — беззубый, одноглазый, что твой циклоп, шерсть вся вылезла, ноги с подвывихом, да росту метр. Пришел, рассказал, так, мол, и так, завалил я, мужики, нового монстра. Тут же внимание… ну, неужели приятно будет похвалиться тем, что скотинка эта на ногах особо не стояла, куда уж ей кидаться, и с одной пули сразу и откинулась? Не-е, мужики… она будет ядом плеваться, и так, что зеленые струи из дырок, где зубы быть должны, в миллиметре от глаз пролетели. Второй рассказчик вспомнит, что глаз у твари гипнотизирующий, и она им глюки наводила. Третий росту ей добавит. Четвертый сфотографирует даже, причем так, что на фотке не видать ни хрена, но что и где, он пальцем покажет. И если десятый бродяга тому первому расскажет, какую крякозябру в Сафоновом Ручье видали, тот даже и не догадается, что речь на самом деле о его уродце-заморыше, очередной короткоживущей ошибке Зоны.