- Палыч, одно скажу: то, что я делаю, это, поверь, банку нужно.
Он готов был сказать больше, но оборвался, уткнувшись в недоброе лицо.
- М-да, научились мы, перейдя предел, оправдания себе находить. Так что если узнаешь, что огромный банк дал вдруг усадку, о своей роли припомни.
Керзон высвободил неприязненно плечо:
- Ну, прощай... тоже Палыч.
Забелин вышел из банка. Прижался к церковной решетке. Давно не пребывал он в таком скверном состоянии. В худшем - озлобленным, затравленым даже - бывал. Но нынешнее положение, когда уверен, что делаешь единственно верное, нужнейшее дело, но сказать об этом вслух не можешь, и оттого терпишь презрение близких людей, - это было в новинку. Представив, что говорят о нем заглазно, Забелин аж поежился.
- Алексей Павлович, не заболели часом? Гляжу, вы не вы? - окликнул его маслянистый голос.
Из-за ажурной решетки церковного дворика ему кланялась одетая в темное, с напущенным на лоб черным платком и с метелкой в руке Татьяна Анатольевна Решечкина - церковный староста. Три года назад доцент МГУ, кандидат химических наук Решечкина, озаренная идеей реставрации ветхой, развалившейся церквушки - знаменитой церкви Всех Святых на Кулишках, забросила кафедру и в поисках средств на реставрацию начала хождение по банкам. Ходила истово, будто на богомолье, мягкой улыбкой отметая недобрые насмешки. И - кто ищет, тот обрящет - вышла-таки на Второва.
Полагающий себя человеком идеи, Второв, встречаясь с одержимыми людьми, всякий раз загорался, что собирало подле него уйму прожектеров, ищущих денег и порой вопреки здравому смыслу их получающих. Но в случае с Решечкиной Второв - измученный болезнями, а потому жаждавший уверовать - не ошибся. Тихонькая, робкая вроде бы Татьяна Анатольевна эдаким карманным бульдозером неотвратимо разгребала бесконечные бумажные завалы, доводя непробиваемых чиновников до состояния паники при виде радушной, издалека кланяющейся им в пояс женщины. А на подрядчиков чуть что обрушивался Забелин, которому Второв поручил курировать строительство. И через два года обосновавшиеся в скверике напротив основатели русской письменности Кирилл и Мефодий со своего постамента наблюдали за обрядом освящения новой церкви.
С тех пор меж Забелиным и церковным старостой утвердилась нежная, с лобызаниями при встречах дружба. Редкий православный праздник не находил он на своем столе новую просвирку или освященную иконку, которые раз за разом сгребал в нижний ящик. Просвирки погрязший в безбожии вице-президент использовал при стихийных выпивках, когда под рукой не оказывалось другой закуски.
А вот иконки... При виде Решечкиной он со стыдом вспомнил, что так и позабыл их вытащить, когда в прошлом году меняли ему мебель.
- Господи, сколь же не виделись! - умилилась Татьяна Анатольевна. - Зайдите, зайдите. Что покажу-то! Мы ведь новую чудотворную икону достать сподобились.
Удивительное качество - Решечкина говорила "я" только в случаях неудач. При всяком же своем успехе поспешно, с умиленным видом бесконечно произносила "мы".
- Как же это вы так в банке-то? - осторожно посетовала Решечкина. Они шли рядом по разным сторонам решетки, продвигаясь к входу. - Перессорились неразлучники. Я уж и то посетовала Владимиру-то Викторовичу.
- Так получилось. - В узорчатых воротах Решечкина, перекрестив смущающегося Забелина, троекратно его поцеловала и увлекла за собой.
В полупустой затененной церкви шуршали вениками несколько старушек, одна кидала в тазик сгоревшие свечи - утром здесь проходила служба.
- Вот она, икона! - с восторгом прошептала Решечкина. - А уж как мы ее добивались-то!
Икона, по свидетельству Решечкиной, была XVII века, темная, закопченая и, как обычно, не произвела на Забелина впечатления. Он вообще не мог понять выказываемого повсеместно восторга перед русской иконописью. Не понимал, что создавали нового в искусстве плоскостные, лишенные жизни изображения в то время, когда уже умерли Рафаэль и Леонардо, вовсю творили "пышнотелые" фламандцы? Как-то во время праздничной службы решился поделиться сомнениями с Второвым, который, находясь в дурном настроении, все и разъяснил: "Моральный ты урод. К тому же темный, как квадрат Малевича", - после чего, заметив, что на них смотрит мэр, придал лицу выражение благостности. С тех пор Забелин в искусствоведческие дискуссии не вступал. Не вступал он и в модные теистические диспуты.
Как большинство его сверстников, был он выращен, как сам полагал, атеистом. На самом деле обычным безбожником - то есть человеком, не имевшим в этой области твердых, глубоких убеждений, а просто привыкший знать от других, что Бога нет.
Потом все переменилось. И те самые партийные секретари и председатели Комитетов госбезопасности, что еще недавно подавляли малейшие проявления религиозности, вдруг разом уверовали и принялись подходить под благословение - под софитами телекамер.
Теперь на кремлевских приемах подозрение стали вызывать те, кто публично объявлял о своем неверии.
Забелин наблюдал за истово крестящимися президентом страны, председателем правительства, мэрами, министрами, депутатами и с инстинктивной брезгливостью сторонился церкви уже потому, что к ней потянулись они.
Да и сама церковь, сноровисто встроившаяся в общую "вертикаль власти", кормящаяся с рук, прирученная, не способная повести за собой души изуверившихся, отчаявшихся, униженных этой самой властью людей, вызывала в нем омерзение.
Он чувствовал себя ребенком, которого взрослые завели в лес. Сами гурьбой ушли, а его бросили в полной темноте.
Прежняя вера оказалась сломленной, обрести новую ему не удавалось.
И от этого он страдал.
Но страдал втайне, не выказывая этого вовне. На службах, на которых вынужден был появляться, головой не вертел, а стоял, сосредоточенный, просчитывая в уме очередную кредитную программу. И потому среди банковской тусовки прослыл за истинно верующего.
Словом, икона Забелину оказалась неинтересна.
Куда больше заинтересовала коленопреклоненная женская фигура, утонувшая в платке и длинной юбке, но в чем-то неуловимо знакомая.
Перехватив его взгляд, Решечкина сокрушенно вздохнула:
- Несчастная девочка. Уж не первый раз ходит. Такое горе! Ну, да авось Господь поможет.
- Что с ней?
- Нет, нет. Это только между нею, мною и Господом.
Через несколько минут, завидев, что женщина перед иконой приготовилась подняться, Забелин поспешно, не без некоторого труда распрощался с добрейшей, но, по совести, приставучей Татьяной Анатольевной и, выйдя за церковные ворота, встал, невидимый, на углу.
Очень скоро показалась и заинтересовавшая его богомолка. На дворе она, скосившись назад, выгнула чуть вперед бедро, одним движением расстегнула юбку, сорвала с соломенных волос платок, все это метнула в висевшую на плече спортивную сумку и, будто отряхнувшись, обратилась в тоненькую, в тех же стираных джинсиках Юлю Лагацкую.