Решившись больше не церемониться, Коломнин распахнул дверь.
В узеньком коридорчике перебирала сапожками совершенно продрогшая Лариса.
– Сюрприз! – пробормотала она, вваливаясь в квартиру.
Огляделась бдительно, убеждаясь, что квартира пуста:
– Мог бы и вовремя приходить. Свинство заставлять женщину ждать час на морозе.
– Господи! Ты ж продрогла насквозь! – Коломнин с усилием выдрал ее из задубевшей дубленки. Как из кокона. – Разве трудно было позвонить на мобильный?
– Так сюрприз ведь! – она облизнула побелевшие губы. – Кто-то хлестался, что припас вино!
– Да, да, конечно! Лезь пока под горячий душ, а я все приготовлю! Сейчас полотенце достану, – захлопотал Коломнин, чувствуя себя совершенно счастливым.
Говорят, нет ничего лучше, чем импровизация. Вечер оказался удивительно полон нежности. Так безудержно хорошо вдвоем им не было со времен Поттайи.
В окно темной комнаты пробивался отсвет уличного фонаря, в бликах которого угадывался журнальный столик. Бутылки на нем возвышались среди недоеденных закусок, словно скалы среди громоздящихся льдов.
С улицы внезапно донеслись разухабистые пьяные выкрики, и вслед за тем – всполошный крик горластой дворничихи, выгонявшей со двора «чужих» алкашей. … – Ты что? – Лариса приподнялась над подушкой, с удивлением разглядывая беспричинно улыбающегося Коломнина.
– Да так, припомнил фразу одного студенческого приятеля: «В холодные зимние дни, когда окна в квартирах покрыты картами узоров, а на улице кого-то весело метелит пьяная шпана, особенно уютно с близким человеком у домашнего очага». Просто мне очень хорошо с тобой, Лоричка. Так хорошо, что аж страшно.
– Ты мой принц! – Лариса благодарно провела пальцем по его лицу.
– Это я-то? – Коломнин хмыкнул.
– Вот именно. Ты ведь меня, как спящую красавицу пробудил. Ненароком скосилась на облупленный будильник, то ли тикающий, то ли чавкающий возле недопитой бутылки вина. Дотянулась до ночника. Отчаянно вскрикнув, выскользнула из-под одеяла:
– О Боже! Мы совсем забыли о времени. Лимит исчерпан. Пора бежать.
– Останься! – Коломнин почувствовал, как разом покидает его умиротворение. – Сколько можно прятаться, Ларочка? Давай я поговорю с Фархадовым. Один раз и – снимем проблему!
– А если не снимем? – она поспешно одевалась. – Если наоборот, один раз и – все? Не забывай, у него совершенно изношенное сердце.
« А у меня?» – Лара! Понимаю, что выгляжу отчаянным занудой. Но согласись, так не может продолжаться вечно!
– Не может.
– Пойми, я не приспособлен для таких вот, как говорят, двойных стандартов. Надо выбирать.
– Пожалуй, надо. Тогда давай присядем, – поколебавшись, предложила одетая уже Лариса.
Предчувствуя недоброе, Коломнин сел, укутавшись в одеяло.
– Сережка! Если называть вещи своими именами, мы оба нищие, – Лариса отколупнула ноготком отклеивающиеся ветхие обои, скользнула взглядом, будто ненароком, по убогой наборной мебели. – А я не умею жить нищей. И не хочу, чтоб дочь привыкала. Я на самом деле привязана к своему свекру. Но есть и другое: у него деньги. Не станет Салман Курбадовича, не станет и денег. Потому что положение таково, что месторождение сразу растащат. А мы с дочкой останемся ни с чем.
– Я прилично зарабатываю.
– Господи! Разве я об этом нищенстве? Не хватало еще, чтоб мы по помойкам побирались! По мне бедность, если не имеешь денег купить вещь, которая приглянулась тебе в магазине. То есть я могу обойтись и без этого. Привыкнуть экономить. Но – зачем, если можно себе не отказывать? Что ты опять заулыбался?
– Это не улыбка. Это гримаса. Просто по мне бедность и нищета не одно и то же. Как говаривал все тот же мой друг: «Бедность – состояние кошелька. Нищета – состояние души».
– Фразы! Фразы! Что-то тебя не к месту потянуло на афоризмы, – в голосе Ларисы проявилось ожесточение. – Как же ты меня не понимаешь?
– Пытаюсь.
– Правда?! Ведь все так просто. Сейчас нет ничего важнее, чем вытянуть компанию. Это – будущее. Для всех. Сколько у нас на это времени?
– Месяц до срока плюс три месяца пролонгации. Итого: до принятия окончательного, командирского решения – четыре месяца.
– То есть… – она пошевелила губами. – Конец июня. За это время мы обязаны очистить компанию и, главное, достроить нитку. Разве это не задача?
– Я так понял, что ты предлагаешь расстаться? – безысходно произнес Коломнин.
– Расстаться? Расстаться?! – Лариса подскочила к нему. Обхватила. – Дурачок! Но ты же дурачок. Не нужен мне никто, кроме тебя. Я о другом. Есть цель. Мы должны ее достичь. И разве ради этого мы не можем подождать четыре месяца? Скажи – можем?
– Наверное. Но для чего?
– Потому что если Фархадов узнает о нас, то – я даже не знаю. Он способен в гневе все разрушить. А желающих проинформировать теперь, когда я стала финансовым директором, можешь не сомневаться, достанет. Да тот же Мясоедов!
– Его гнать надо!
– Еще чего? Размахался. Выгнать человека, у которого в руках все финансовые связи. Вот мы сначала эти связи на себя перезамкнем. А уж тогда!.. Ну же, Сережка! Тем более каждый день будем видеться на работе.
– Будем. А что станет через четыре месяца?
– Стабилизируем производство. Поставим нормальную команду. Фархадов собирается переоформить на внучку часть акций «Нафты». Я хочу, чтоб это были акции процветающей компании. И тогда мы с ней станем независимыми.
– И ты согласишься уехать со мной в Москву? – Коломнин заставил себя освободиться от ласкающих пальцев. Требовательно взглянул.
– Да! Тогда – да! – глухо подтвердила Лариса. – Господи! Целых четыре месяца без тебя. Знаешь хоть, что это такое?
– Это ты меня спрашиваешь?!
Она ошарашенно закрутила головой, будто только теперь осознав безмерность этих предстоящих четырех месяцев, и, решительно стянув джемпер, – прыгнула на него сверху.
– Ты боялась опоздать, – напомнил Коломнин.
– Плевать! Сегодня – плевать!
Перед самым отъездом Коломнину позвонил Лавренцов и между прочими новостями сообщил, что его сына Дмитрия по протекции Ознобихина перевели помощником Маковея. Лавренцов сделал предвкушающую паузу в ожидании комментария, но его ждало разочарование: на новость Коломнин не отреагировал. Говорить собственно было не о чем. Те, кто лишил его любимой работы, теперь пригрели его сына. Коля Ознобихин явно готовил козыри на случай дальнейших столкновений по «Руссойлу».
Но едва самолет приземлился в Томильске, московские «болячки» отступили под напором множества сибирских «язв».