– На меня как раз не рассчитывай: отработанный материал.
– Это ты-то?! – с укоризной покачал головой Коломнин.
– Не шуми: в голове отдает. Прикрой-ка дверь, – тихо попросил Панкратьев. Через щелку убедился, что жены поблизости нет. – И вот что, Серега: кончай пылить. Артист из тебя никакой. Знаю я все, понял? Просто жене подыгрываю, чтоб причитания не начались. Да садись же. И перестань кроить скорбную физиономию. Без того тошно. Расскажи лучше, что у тебя.
– Получше, чем у тебя. Но по душе – тоже хреново, – смешавшийся Коломнин устроился на стуле. – Правда, Дашевский сегодня цельный панегирик выдал: какой я, оказывается, банку необходимый человек.
– Необходимый! – желчно повторил Панкратьев, будто только и дожидался словца, за которое можно зацепиться. – Все мы необходимы, пока из нас прибыль выжать можно. А по большому счету, кому на хрен нужны? Вот подыхаю. А из банковского руководства никто не зашел. Именно потому, что знают, – подыхаю. Стало быть, как объект прибыли кончился. И нечего на него время тратить. – Ты уж как-то совсем мрачно, – неуверенно возразил Коломнин.
– Отнюдь. Да если б и зашли. С чем? О чем говорить? И им, и мне – одна неловкость. Часто вспоминаю твои накачки: требования о соблюдении корпоративной честности.
– Накачки?!
– То есть ты-то как раз от души говорил. Только и другие те же слова произносят. Слова одни. А понимает под ними каждый свое. Для того же Дашевского есть честность для служащих – «Я вас содержу. И потому требую передо мной честности. А ко мне все это не относится. Потому что я вам ничем не обязан. Сегодня выгодно – честен. Завтра станет невыгодно – что ж? Я своему слову и своим деньгам хозяин». Не так, скажешь?
– Не скажу, – Коломнин со свежей силой припомнил сегодняшний разговор.
– То-то. Другие-то, вроде Паши Маковея, повертче нас с тобой оказались: слова словами, а каждый торопится от пирога куснуть втихую.
– Ты что, себя с Маковеем равняешь?
– Да не равняю. Мне за ним не угнаться, – Панкратьев достал из-под подушки платок, отер влажный лоб. – Но, может, так и надо жить, чтоб каждый под себя? Для семьи. Вот я сейчас соскочил с подножки. Весь из себя честный. И что? Знаешь, сколько после моей смерти моим останется?.. Эу, Серега! Похоже, я тебя в транс вогнал? Ты не злись, что я на тебя наехал. Просто подвернулся. Лежишь тут, понимаешь, как сыч подыхающий, и – прокручиваешь, прокручиваешь. И один вопрос: для чего все было? И для кого? Когда нас много, мы все и про себя, и друг про друга понимаем. И объяснить чего хошь можем. А умираем-то поодиночке. И тут уж иная цена словам.
Коломнин молчал. Наверное, в другое время и возразил бы. Может, наорал. Не заржавело бы. И убедил. Прежде всего себя. Но теперь перед ним лежал человек, перешедший черту между жизнью и смертью и как бы оглядывающийся с той стороны. И нечего было ответить такому человеку.
– Знаешь, «Нафту» мою решили кинуть, – вырвалось у Коломнина.
– И тебя?
– Нет. Мне как раз выплатят. Вопрос: «За что?». Я ведь людям в той компании слово давал, что вытащим. Поверили они мне.
– Так не сам. От банка.
– От банка. Но давал-то я. Такое чувство, будто «опустили» разом.
– Говоришь, чтоб выплакаться, или хочешь меня услышать?
Коломнин неопределенно пожал плечом.
– Тогда – хочешь-не хочешь – скажу. Не мути воду, Сергей Викторович. Бери, пока дают. Иначе – и здесь не получишь. И там – доведется, кинут. Кинут, не сомневайся! – уверил Панкратьев. – Потому что все они друг друга стоят. А мы меж ними. Как сортирная бумага, – для пользования. Или хочешь оказаться вроде меня? Знаешь, каково это, когда даже во вздохах родных чудится укор, что, мол, ты-то уходишь, а нас с чем оставляешь?
– Мальчишки! Заболтались, – в комнату вошла свежая супруга, обильно припудренная. – Как сегодня, Колюша?
– Много лучше, – просиял ей навстречу больной. – Просто физически ощущаю, как там внутри заживляюсь. И, ты знаешь, чувствую, аппетит возрождается.
– И отлично. Давно пора из меланхолии выбираться. А как гость насчет перекусить? Я как раз рыбку отварила. И коньячку по такому случаю откупорим. Не торопишься, надеюсь?
Требовательный голос ее совпал с тревогой в глазах Панкратьева.
– Само собой, останусь. Еще и не выпроводите, – в тон хозяевам ответил Коломнин, перед тем искавший предлога удалиться.
И с неожиданным лукавством подмигнул: как часто с ним бывало, решение пришло внезапно, будто исподволь.
Теперь он точно знал, что станет делать.
В прохладном, гулком от пустоты аэропорту Ларнака Коломнин живенько прошел пограничный контроль, обогнав перепившихся в самолете туристов. На вопросы пограничника ответил самым исчерпывающим образом: беспомощно развел руки. И ответ этот как ни странно удовлетворил. «Рашен!» – пробормотал пограничник и вернул паспорт.
Несколько раздосадованный очевидным пренебрежением, Коломнин продирался сквозь небольшую толпу встречающих с табличками. Самого его встречать не должны были: отель заказали банковские службы, а относительно переводчика договорились по телефону с адвокатом компании.
– Отец! – послышался ему оклик.
Коломнин неуверенно оглянулся, – из толпы людей в сбившемся поверх рубахи галстуке к нему подходил Дмитрий.
– Какими судьбами?
– Тебя встречаю. По указанию руководства, – Дмитрий затоптался, не решаясь поздороваться. Заметил, как Коломнин внимательно присмотрелся к золотистому цвету его кожи. На лице появилась робкая улыбка. – Успел на пляже потусоваться. Я здесь второй день. Готовил твой приезд.
Он попытался перехватить портфель отца. Но Коломнин без выражения отстранил протянутую руку, как бы напоминая сыну о происшедшем меж ними разрыве.
– И что тут готовить?
– Увидишь. Вообще-то поручено быть твоим переводчиком. – Ознобихин поручил?
– Николай Витальевич, – Дмитрий ощутил подоплеку вопроса и, как прежде, поджал губы. – Пойдем к такси. Нас ждет адвокат. А на вечер – я тут классный рыбный ресторанчик надыбал. Так что можно неслабо оттянуться. Если не против, конечно.
Вообще-то Коломнин с удовольствием улетел бы в тот же день, – встреча с адвокатом должна была занять максимум час. Но, увы, самолеты на Москву летали только по утрам. Он бы и вовсе не поехал, если бы не опасение, что компания «Хорнисс холдинг» с легкостью может быть переоформлена на того же Бурлюка вовсе без его ведома, – в хваленую неподкупность кипрских адвокатов как-то не очень верилось.
Сидя слева от водителя, Коломнин, которому прежде не случалось бывать на Кипре, озирался окрест. И – вновь испытал чувство досады, что охватывало его всякий раз за границей. Кругом, куда достигал взгляд, виднелась иссохшая под солнцем земля. Редкие чахлые стебли стыдливо проглядывали, словно волоски, удержавшиеся на теле после обильной эпиляции. Здесь не добывались золото и нефть. Здесь вообще не было ничего и никого, кроме горстки неспешных, обленившихся от вечного зноя киприотов. Большая часть которых не работала. А те, кто работал, тщательно соблюдал сиесту – двухчасовой перерыв, по окончании которого они возвращались на рабочее место разве что для того, чтобы передохнуть после тяжкого обеда. Тем не менее неслись они по прекрасному асфальту, среди редких, ухоженных поселочков. А благосостояние киприотов, кормившихся единственно от туризма да от налогов с бесчисленных офшорных компаний, возрастало с каждым днем. И пропорционально ему – сытая самоуверенность.