Я открыл рот и закрыл, а рука остановилась раньше, чем кончики пальцев коснулись рукояти меча Вельзевула. Эти чудовища не просто признают мою власть, они повинуются полностью, слепо и бездумно. Если я велю им перебить друг друга, они это сделают. Когда-то это слепое повиновение было их сильной стороной и надежно защищало общество, но все же слабые и разобщенные люди, что вечно спорили друг с другом и почти никогда не соглашались, постепенно догнали их в развитии и даже обошли.
И теперь вот эти, чудовищная помесь сошедших с небес ангелов и потерявших стыд женщин, как сказано в Библии, уязвимы как никогда. У ангелов заложено это повиновение изначально, оно перешло и этим вот. Только ангелы бездумно повинуются Творцу, а эти, отколовшиеся, своему Темному Повелителю.
Сейчас я — Темный Повелитель, сумевший с помощью священников и монахов Храма Истины в какой-то мере, пусть и не до конца, преодолеть зов мира тьмы и животных страстей.
И что я могу сказать им?
Я подошел ближе, плащ давит на плечи, хотя невесом, а меч Вельзевула в состоянии отнять жизнь любого из этих существ, бессмертных или не бессмертных.
Отцы на мой зов откликнулись сразу, я ощутил головную боль и жар в теле. Подступила тошнота, но не противился, и через несколько минут, показавшихся мне вечностью, сильные руки ухватили меня и выдернули из стены.
Отец Велезариус спросил жадно:
— Ну как?
Я прохрипел:
— Давайте к аббату… чтобы не повторяться…
За моей спиной раздался властный голос отца Кроссбринера:
— Он весь горит! Быстрее взялись за руки. Ну, разом…
Мир вспыхнул и рассыпался, а через мгновение мои подошвы ударились в твердый пол с такой силой, что колени подогнулись, но отцы держат под руки и упасть не дали.
Прохладный воздух мощной струей ворвался в мои раскаленные, как угли в горящем горне, легкие. Я закашлялся, протер слезящиеся глаза и поклонился аббату Бенедарию.
Он все в том же кресле и в том же положении, словно я и не покидал кабинета, только на усталом измученном лице глаза вспыхнули ярче.
— Ты жив, — произнес он слабым голосом, — и ты вернулся, брат паладин. Значит ли это, что все сделано?
— Это как сказать, — ответил я. — Отец Бенедарий, вы деликатно сказали «сделано», избегая таких слов, как убийство, истребление, уничтожение, почти запрещаемых слов в христианстве, но все-таки не запрещенных…
Священники начали переглядываться, аббат всмотрелся в меня остро и внимательно.
— Брат паладин, — произнес он тихо, — что ты хочешь сказать? Говори.
Он не сказал «сын мой», как говаривал раньше, это говорит о многом тому, кто понимает, а я уже давно из тех, кто хватает такое на лету, как молодой пес муху.
— Отец Бенедарий, — сказал я покаянно, в самом деле чувствуя стыд и горечь от того, что вернулся с таким результатом, — я не выполнил вашего поручения.
Священники задвигались, но переговариваться еще не начали, внимательно ловят каждое мое слово.
Аббат спросил с тревогой:
— Что случилось?
— Они враги рода человеческого, — ответил я, — и если бы их снова накрыла волна вселенского потопа, что наслал Господь в свое время… или сожгло бы огнем, завалило камнями или вообще они провалились бы все до единого к самому земному ядру, где их бы сплющило и размололо на атомы… я бы не пожалел.
Он смотрел холодно, словно уже видит и знает наперед, что скажу, и я невольно заторопился, заговорил быстрее, глотая слова и сбиваясь с ровной, хоть и корявой мысли:
— Я не могу убивать тех, кто покорно склонил передо мной головы!.. Вот не могу и все. Сам не понимаю, что со мной, но не могу.
— Они не люди, — напомнил он.
— Но мои подданные, — ответил я со смятением, причины которого до сих пор не понимаю, — как я мог?.. Тогда надо было идти без короны!
Священники начали переговариваться, аббат напомнил сухо:
— Без короны тебя бы убили.
— Знаю, — сказал я. — Без короны я бы даже не добрался до них.
— Тогда почему?
— Я же говорю, — ответил я, — не знаю, почему так поступил. Какие-то высшие законы все-таки в нас втемяшились за тысячи и тысячи лет!
— И что… ты сделал?
Я вздохнул, развел руками.
— Я просто велел им вернуться, — сказал я. — Сам пошел с ними и посмотрел… Да, святой отец, я увидел эту разницу… Я имею в виду разницу, что когда языческие боги спускались на землю и гребли под себя простых женщин, то у них рождались великие полубоги. Ну там Персей, Геракл, Ахилл, Язон… А когда ангелы поступили так же, у них у всех родились чудовища вроде нефилимов, стоккимов, ширнаширов, геганов… всех их называем демонами. И относимся не совсем так, как язычники к полубогам. Я в самом деле не увидел там ни одного полубога, о которых рассказывали эллины… Одни мерзкие твари.
Он сказал сурово:
— Мир язычников был миром демонов! И те языческие боги — тоже демоны.
— Если бы они пытались вырваться наверх, — заверил я, — я бы встал на их пути с этим мечом… которым можно убивать и бессмертных. И убивал бы, клянусь!
Он помолчал, спросил усталым голосом:
— Они вернулись в свои норы?
— Да, — ответил я. — У них не совсем норы, там целые города!.. Хотя я не сразу понял, что это города… но на мне черная корона, я наполовину видел, как и они, потому да…
— Потому ты и не стал с ними воевать?
Я помотал головой.
— Отец Бенедарий!.. Я спрашивал себя так и эдак. Даже без короны я все-таки назначен доминантом, царем этого мира. Господь даже ангелам велел поклониться мне… В смысле, Адаму, что значит человечеству. Кстати, а почему мы этим не пользуемся?.. Если часть ангелов отказалась поклониться, то остальные же поклонились?.. Значит, мы вообще-то должны их использовать тоже.
Он нервно дернулся щекой.
— Темная корона помрачила твой разум. Кто из людей посмеет приказывать ангелам?
— Я, — ответил я. — Я посмею.
Впервые ко мне в келью никто не приходил и не выспрашивал жадно новости. Я даже подходил к двери, прислушивался, но и в коридоре тихо, словно все переселились в соседнее крыло.
Лишь через пару часов появился брат Альдарен и, не переступая порог, сказал бесстрастным голосом:
— Отец Ансельм собирает церковный суд. Через час, брат паладин, тебе надлежит явиться в главный зал.
— Альдарен, — спросил я, — это по моему делу?
Он молча отступил в коридор и закрыл дверь. Я в бессильной тоске сжал кулаки. Конечно, по моему делу, а спросил глупо только для того, чтобы спросить, завязать разговор. Но этот молодой монах передал сообщение, ухитрившись ни разу не назвать меня братом паладином, словно это высокое звание уже сняли заранее.