— Не имеем ни малейшего представления, — сказала женщина. — Мы не общались с ним, и нам неизвестно, с кем он знался. Мы не знакомы ни с его друзьями, ни с его врагами, если они вообще у него были.
— Когда вы видели его в последний раз?
В этот момент в бар вошла Элинборг. Она подошла к ним и села около Эрленда. Он представил ее, но странная пара никак не отреагировала на появление Элинборг. Оба старательно демонстрировали полное безразличие.
— Ему было лет двадцать, когда мы виделись в последний раз, — ответила женщина.
— Двадцать?! — Эрленд подумал, что ослышался.
— Как я вам уже сказала, мы не поддерживали с ним связь.
— Почему? — спросила Элинборг.
Сестра Гудлауга даже не взглянула на нее.
— Разве разговора с вами одним не достаточно? — обратилась она к Эрленду. — Присутствие этой женщины тоже необходимо?
Эрленд посмотрел на Элинборг. Его передернуло.
— Не похоже, чтобы вы оплакивали участь покойного, — сказал он вместо ответа на ее вопрос. — Гудлауг — ваш брат! — продолжал он, глядя на женщину. — Ваш сын! — Эрленд перевел глаза на старика. — Из-за чего, по каким причинам вы не виделись с ним тридцать лет? И, как я уже сказал, это Элинборг. Если у вас есть еще замечания, мы проедемся с вами до полицейского участка и пообщаемся там, и вы сможете подать официальную жалобу. Полицейская машина стоит у входа.
Орлиный нос вытянулся еще больше от негодования. Рыбьи глаза закрылись.
— У него была своя жизнь, у нас своя, — ответила сестра Гудлауга. — Больше нечего сказать по этому поводу. Никаких отношений. Вот так. Нас это устраивало. Его тоже.
— Вы хотите сказать, что видели его в последний раз в середине семидесятых годов? — уточнил Эрленд.
— Никаких отношений, — повторила она.
— Никакого общения ни разу за все это время?! Ни единого телефонного звонка?! Ничего?
— Ничего, — подтвердила женщина.
— Почему?!
— Это семейная история, — вставил пожилой господин. — Не имеет отношения к делу. Ни малейшего. Старая и забытая история. Что еще вы хотели узнать?
— Вы знали, что он работал в этом отеле?
— До нас иногда доходили вести о нем, — ответила женщина. — Мы были в курсе, что он работал швейцаром в этом отеле. Надевал дурацкую форму и открывал дверь перед постояльцами. И вроде бы еще изображал Деда Мороза на елках.
Эрленд смотрел на нее в упор. Она говорила так, будто Гудлауг не мог придумать лучшего способа унизить свою семью, чем позволить найти себя убитым в подвале отеля, да еще и без штанов.
— Нам мало что известно о нем, — произнес Эрленд. — Кажется, у него почти не было друзей. Он жил здесь, в отеле, в крохотной комнатке. Похоже, его ценили. Говорят, он хорошо ладил с детьми. Его попросили быть Дедом Морозом на рождественских праздниках в отеле, верно. С другой стороны, мы узнали, что его считали многообещающим певцом. Мальчиком он записал пластинки — у нас есть две; но вам, конечно, это известно лучше моего. На конверте от пластинки, который я держал в руках, написано, что он собирался в музыкальное турне по Северным странам или что-то вроде того и что он «положит мир к своим ногам». Потом по какой-то причине все кончилось. Сегодня никто не помнит того мальчика, кроме редких чудаковатых собирателей пластинок. Что случилось?
Пока Эрленд говорил, орлиный нос вытягивался все больше, а рыбьи глаза вжались в кресло. Отец Гудлауга посмотрел на инспектора, потом на стол, на свою дочь, которая еще пыталась держать фасон и сохранять остатки хладнокровия, но уже не казалась такой самоуверенной.
— Что произошло? — повторил Эрленд, вдруг вспомнив, что пластинки на сорок пять оборотов из шкафа Гудлауга лежат у него в номере.
— Ничего не произошло, — сказал старик. — Он потерял голос. Рано стал взрослеть, и голос переломился в двенадцать лет. На этом все и кончилось.
— После этого он не мог петь? — удивился Эрленд.
— Его голос сделался неприятным, — раздраженно ответил отец Гудлауга. — Было нелегко учить его. Еще труднее было что-либо сделать для него. Он возненавидел пение. В нем проснулось упрямство, и он взбунтовался против всех и вся. Против меня. Против сестры, которая пыталась помочь ему, как только могла. Он набросился на меня, обвинил во всем.
— Если у вас больше нет вопросов… — вмешалась сестра Гудлауга и посмотрела на Эрленда. — Разве мы уже не достаточно наговорили? Вы разве не достаточно всего узнали?
— Мы мало чего нашли в комнате у Гудлауга, — сказал Эрленд, сделав вид, что не расслышал ее слов. — В шкафу оказались пластинки с записями его пения и два ключа.
Эрленд попросил криминалистов отослать ему ключи, как только они закончат их исследовать. И вот он достал их из кармана и положил на стол. Вместе с ключами на колечке висел маленький перочинный ножик. Рукоятка была сделана из бледно-розовой пластмассы. С одной стороны на ней был изображен морской разбойник на деревянной ноге, с саблей и повязкой на глазу. Под картинкой написано слово «пират».
Сестра Гудлауга взглянула одним глазом на ключи и сказала, что не узнает их. Старик поправил очки на носу, посмотрел на связку и отрицательно покачал головой.
— Один из них похож на ключ от входной двери дома, — заметил Эрленд. — Другой как будто от шкафа или какого-то сейфа.
Эрленд смотрел на своих собеседников, но их лица не выражали никаких эмоций. Он взял ключи и опустил их обратно в карман.
— Вы нашли его пластинки? — спросила женщина.
— Две, — ответил Эрленд. — Он записал больше?
— Нет, больше не было, — сказал старик и бросил на Эрленда быстрый взгляд прищуренных глаз, прежде чем снова опустить их.
— Мы можем забрать эти пластинки? — осведомилась сестра.
— Я полагаю, вам достанется все, что он оставил после себя, — ответил Эрленд. — Когда мы сочтем, что следствие закончено, вы получите все его имущество. У него ведь не было других родственников? Детей? Мы ничего по этому поводу не обнаружили.
— По моим сведениям, он был холост, — сказала женщина. — Мы можем чем-либо еще быть полезны? — спросила она таким тоном, будто они внесли неоценимый вклад в расследование, явившись в отель.
— Ведь это не его вина, что он повзрослел и потерял голос, — заметил Эрленд, который больше не мог выносить их безразличие и чванство. Умер сын! Убит брат! А для них будто вообще ничего не случилось. Словно это их не касается. Точно его жизнь уже давно перестала быть частью их жизни из-за чего-то, чего Эрленд не мог разгадать.
Женщина посмотрела на полицейского.
— Если мы закончили… — произнесла она и сняла блокировку с колес инвалидного кресла.
— Увидим, — отозвался Эрленд.
— Вы считаете нас бесчувственными?! — вдруг вырвалось у нее.