Из отпуска был срочно вызван генерал-фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский и будто бы назначен командующим одной из западных армий. В это же время в рейхстаге германской нации послы Российской империи при поддержке представителей Пруссии предложили поддержать права Людвига Второго Баварского на собственный трон. Ну и под занавес в Мюнхен отправилась делегация для переговоров по поводу союза Александра с Софией. Володя… гм… великий князь Владимир Александрович писал, что такое тройственное наступление на предавшую Россию Австрию вызвало в столице настоящее воодушевление. Некоторые горячие головы уже даже принялись делить земли, которые должны были достаться империи после разгрома врага. Благо история эта до газет еще не добралась, пребывая лишь в головах особо приближенных к государю.
Энтузиазма придворных не разделял собственно сам почти жених – Александр. И, естественно, княгиня Мария Мещерская. Еще бы! Из-за каких-то вздорных политических интересов лишиться такого покладистого, влиятельного и щедрого поклонника, как второй сын царя!
В письмах мне Саша жаловался на жестокость судьбы и тут же «стучал» на младшенького Володю, всерьез заинтересовавшегося маменькиной фрейлиной Сашенькой Жуковской.
В общем, жизнь в Санкт-Петербурге кипела. Весеннее обострение плавно переходило в летнюю озабоченность. На счастье – или моя сиделка снова оказалась мудрее головы – эта постоянная связь с близкими к власти людьми вот как могла пригодиться. Я надеялся, что любовь-морковь не помешает моим покровителям урегулировать вопрос с графом Паниным.
А ведь иногда приходилось корябать и еще одно, седьмое послание – для Николая Владимировича Мезенцева. Он моду взял через меня проверять расторопность своих подчиненных. После того памятного похода в «польский» клуб пришлось ему едва ли не роман отсылать. Едва-едва в обычный почтовый конверт стопку бумаги впихнули. На его участие в судьбе моих нигилистов я тоже вправе был рассчитывать. В конце концов зря, что ли, мы с Кретковским ему настоящий заговор с планирующимся покушением на его императорское величество практически раскрыли?!
У молодого человека, пытавшегося ткнуть меня острой железякой в подворотне возле клуба Карины Бутковской, было несколько имен. В Томск вместе с несколькими сотнями других арестантов он прибыл как Анджей Сапковский, осужденный на десятилетнее пребывание в моей губернии. Однако из Омска этот террорист вышел еще Эдуардом Хайно, а судили его и вовсе в качестве Иосифа Шленкера – активного «кинжальщика», «жандарма-вешателя» и сына одного из руководителей восстания. И если бы не двойная смена имен, копать бы ему ближайшие лет двадцать уголь на Нерчинской каторге.
Тем не менее ему удалось каким-то образом, весьма интересным жандармам, подменить бумаги и уже через пару дней после появления в Томске выйти из охраняемого острога. Поселился мой невезучий убийца в доме Карины, где и стало известно его настоящее имя. С той поры люди Киприяна Фаустиповича стали приглядывать за паном Шленкером.
Постепенно проявлялись связи высокопоставленного бунтаря. Он вел переписку со ссыльными не только и не столько внутри губернии. Гораздо большее количество писем приходило ему из Варшавы, Санкт-Петербурга и, как ни странно, из Иркутска с Красноярском. Сотрудники Третьего отделения стали подозревать, что затевается что-то глобальное и совершенно неприятное для власти.
Подобраться к Йосе оказалось не так просто, как казалось. С уже завербованными жандармами поляками «Сапковский» охотно общался, но в планы спешно создаваемой организации посвящать не спешил. Так и кружили бы заговорщики с тайной полицией друг вокруг друга в странном танце, если бы один из очередных «подсадных» не указал однажды ночью в клубе на меня. Вот, дескать, смотри, товарищ. Вот он – здешний самый главный начальник и враг. Оба были под хмелем, поэтому легко и просто сговорились зарезать губернатора, когда он покинет гостеприимный дом мадемуазель Бутковской. Пробравшийся в стан врага разведчик едва-едва успел предупредить начальство, как я стал собираться навстречу судьбе.
Пока два доморощенных убийцы прятались во мраке подворотни, а я пытался попасть в рукава пальто, еще один заговорщик, только-только бежавший с каторги Сигизмунд Минейко, разогнал всех извозчиков от клубных ворот. Беглец был профессиональным военным, даже окончил Санкт-Петербургскую военную академию, поэтому отдавал себе отчет в том, что зарезать высокопоставленного чиновника – это половина дела. Гораздо сложнее потом не попасться в руки жандармов.
Пан Минейко взял на себя организацию благополучного отхода злоумышленников с места преступления. А заодно и согласился побыть в некотором роде тревожной сигнализацией.
И вот я вышел. Весь такой расслабленный, в расстегнутом пальто, с глуповатой мечтательной улыбкой на лице. Шленкер напрягся и вытащил нож. А их бывшее благородие заметил медленно приближающуюся пролетку и вышел из проулка ее остановить. Счет пошел на секунды.
Сначала двое безобидно выглядевших господ ловко выскочили из коляски и в один миг скрутили бывшего военного начальника повстанцев Ошмянского уезда. Они… да что уж там… Миша Карбышев с Варежкой только-только успели заткнуть повстанцу рот кляпом и погрузить его в пролетку, как в сумрачной подворотне громыхнул выстрел.
Мне из-за облака порохового дыма было не видно, как вроде бы запертые ворота усадьбы резко отворились и оттуда выскочили сразу несколько жандармских унтеров. А через забор на противоположной стороне улицы уже перепрыгивали другие специалисты контртеррористических операций. Потом я и вовсе растерялся, когда пока еще безымянный второй злодей вдруг попенял мне за пальбу и отобрал пистолет.
Мне дали выспаться. Злодеев отправили в уютный подвал жандармского управления на Духовной улице и всех действующих лиц этой комедии отпустили по домам. А к обеду следующего дня, когда я пришел в себя, то ли пообедал, то ли позавтракал и решил почтить своим присутствием неприметный домик неподалеку от епархиального училища, Апанас доложил, что в приемной ожидает жаждущий встречи Киприян Фаустипович Кретковский собственной персоной.
Вот как, скажите мне на милость, без применения пыток, сыворотки правды или сильного и продолжительного психологического давления добиться того, чтобы идейные борцы, герои борьбы за польскую самостийность начинали делиться сведениями на первом же допросе? То, что жандармы пытки не практиковали, – это совершенно точно. Встретился я потом с покушавшимися на меня злыднями. Сытые, румяные рожи. Ничуть не похожие на измученных царскими палачами революционеров из фильмов времен СССР. Тем не менее всего несколько часов спустя после ночного инцидента полковнику уже было чем со мной поделиться.
Во-первых, Киприян Фаустипович подсунул мне на подпись рапорт о необходимости продлить арест надзирателя Пятого питейно-акцизного округа коллежского асессора Иосифа Михайловича Лавицкого. Он обвинялся в оказании финансового вспомоществования подпольщикам и в попытке организации убийства высшего должностного лица в губернии. Раньше, еще зимой, Лавицкий был задержан по подозрению. Теперь же эти подозрения переросли в уверенность.