«Что это у тебя?»
Барикай с вызовом вытащил из-под рубахи кусочек бирюзы в простой железной оправе и отчаянно соврал: «От матери досталось! Последняя память о покойнице!»
И приготовился драться и быть убитым, потому что талисман можно снять только с его трупа. Но разбойник, дай ему Безымянные здоровья, бросил на камешек равнодушный взгляд и принялся выпрягать Ромашку.
Так что хорошо все, что хорошо кончается. А книгу — забрать с собой, забрать! И вот этот мешочек…
Лекарь с удовольствием вспомнил, как в Расмире вылечил от ломоты в спине местного лавочника. Благодарный торговец в качестве платы за растирания вручил Барикаю вот этот мешочек, купленный когда-то у наследников скончавшегося целителя.
Барикай покачал мешочек на ладони. Развязывать тесемки не стал: он и так помнил, что там лежит. Маленькое бронзовое зеркальце, чтобы проверять, дышит ли еще умирающий. Тонкая стальная трубочка. Щипчики, которыми удобно извлекать из раны мелкие осколки костей. Другие щипцы, побольше и погрубее, Барикай уже дважды выдирал ими больные зубы. Маленькие ручные весы с набором крошечных гирь-разновесок. Тонкий, узкий, очень острый нож. Длинная широкая игла. Костяная ложечка для выскребания гноя, которую Астионарри назвал шпателем.
— Шпа-атель, — со вкусом произнес вслух Барикай.
Нет, нельзя оставлять это богатство в тележке! Это надо перед сном рядом с собой положить!
Кстати, а ночевать-то он где будет? Хозяин еще не сказал…
Устроиться можно с удобством, заплатить есть чем. Но денег жаль. Он же кончает бродяжить… ну хотя бы на время. Крыша над головой будет дармовая, еда из солдатского котла. А значит, можно скопить деньжат на давнюю мечту — книгу о человеческом теле. Он видел такую в Тайверане, в книжной лавке. Каждая косточка на отдельном рисунке, про каждую кишку все как есть прописано. В «Мудрости исцеления» про это тоже немного есть, но все больше про лекарства да про то, как распознавать болезнь.
Но хорошие книги стоят дорого, а значит, надо беречь каждый медяк. Говорят, Кринаш берет дешевле с тех, кто ночует на сеновале или в сарае…
Где тут сарай? Ага, вот он. И замка на дверях нет.
Сложив в короб свои сокровища, Барикай пересек двор, приоткрыл дверь сарая, заглянул в щель.
Ого, тут все сделано, чтоб можно было отлично переночевать! Земляной пол щедро усыпан соломой, а посреди сарая вырыта яма, над которой струится красноватое свечение: там угли. И даже бревна вокруг ямы для удобства положены!
Барикай с удовольствием нырнул в теплую темноту, закрыв за собой дверь, чтобы не выстуживать сарай. В темноте, чуть озаренной светом углей из ямы, добрался до бревна и сел, поставив короб на солому и предвкушая, как славно заночует.
И тут он с ужасом понял, что под рукой, опирающейся на бревно, не кора, а чешуя.
Край бревна приподнялся. В полумраке сверкнули маленькие красные глазки и распахнулась клыкастая пасть.
* * *
Дождик издали, от самого леса увидел эту фигурку, такую маленькую и темную на фоне белого снега. Женщина? Девочка? Опрокинулись санки, которые она везла. Женщина пыталась собрать рассыпавшуюся поклажу, а потом опустилась в снег и заплакала, закрыв лицо руками.
Это Дождик увидел уже на бегу. Он кинулся на помощь не раздумывая, словно кто-то ткнул его меж лопаток: «Быстрее!»
Ну да, лопнула старенькая, вся в узлах, веревка, рассыпалась гигантская вязанка хвороста… и худенькая девчонка, сидя в сугробе, ревет-заливается. Ладони прижала к лицу, а меж пальцев слезы сочатся…
Сразу, без объяснений, Дождик понял, что горе такое не из-за хвороста — что ей хворост, собрала бы как-нибудь! — а навалилось много всякого, накипело на душе…
А понял потому, что и с ним такое было однажды.
* * *
Как деревенские парни избили Дождика за то, что с Нернитой целовался, — не плакал, стерпел боль и обиду. Как вскоре после этого мать на костер слегла — не плакал, горе изнутри душу выжигало. А как на следующий день после похорон упустил в колодец хозяйское ведро — тут-то и хлынули слезы. Сидел на старом колодезном срубе в лопухах и ревел. Вроде и беда невелика — ну даст хозяин пару затрещин… Да ведь сколько можно-то — на одного человека, а?
То ли слезы в колодец упали, то ли вода на мальчишеское горе откликнулась, а только на глазах черная гладь пошла подниматься… все ближе, ближе… и вот уже в старом, почти иссякшем колодце вода стоит мало что не вровень с верхушкой сруба, а на воде ведро плавает — только руку протяни…
Взял парнишка ведро — и вода назад отхлынула.
И только тогда поверил Дождик в то, что ему мать перед смертью рассказала. А до этого думал: бредила матушка…
* * *
Если и мелькнул в памяти парнишки колодец в лопухах, то исчез сразу, не до него было. Дождик плюхнулся коленями в сугроб рядом с девчонкой и заговорил негромко, быстро и ровно:
— Все будет хорошо, совсем хорошо, вот увидишь, все уладится, все пройдет, они больше не будут, все будет хорошо…
Кто такие «они» и что именно они «больше не будут», паренек и сам не знал. Он успокаивал незнакомую девочку, как когда-то успокаивал маму, чтоб не плакала. И помогало. Мама улыбалась сквозь слезы и говорила: «Ой, не журчи…»
«Журчание» помогло и сейчас. Плечи девочки перестали вздрагивать. Но руки от лица она убрала не сразу. А когда убрала — изумленно взглянула на незнакомца.
— Вот и славно, — заявил Дождик, поднимаясь на ноги. — А мы сейчас этот хворост ка-ак соберем!
Не сказав ни слова, девочка принялась собирать хворост. Дождик помогал ей.
Девчушке лет пятнадцать. Одета бедно: серенькое платье, теплый платок накинут на голову, а концы перекрещены на груди и завязаны на спине… Это бы ладно, крестьянские девушки нечасто наряжаются: в коровнике да на огороде жаль трепать хорошее платье. Но вот башмаки: вдрызг разбитые, слишком большие, и солома в них набита, чтоб нога в башмаке не болталась…
Веревка из-за узла стала короче и не желала удерживать гору сухих ветвей и сучьев. Дождик распахнул куртку, снял свою опояску, привязал к веревке — только так и справились с вязанкой, которая отчаянно сражалась за свою свободу.
Вторая веревка, за которую девчонка только что тянула сани, тоже была ветхой и ненадежной. «Она хоть до постоялого двора продержится? — с сомнением подумал Дождик, берясь за веревку. — Да ладно, если что — дотолкаю сани».
— Я сама! — гордо вскинула девчонка курносый носик и дернула веревку ручкой в вязаной варежке.
Но Дождик веревку не выпустил. Так и дотащили вдвоем сани до постоялого двора.
В воротах их встретила жена хозяина.
— Айки! Маленькая моя! — всплеснула она руками. — Да как же тебя отец-то одну отпустил?! А волки, а тролли, а люди лихие?..