— Да зачем в одиночку топать, Подгорных Тварей тешить?
— Что, сожрут они меня? Какое горе для всего Силурана! Король объявит всенародный траур!
— Кончай кривляться. Тебе же вниз по течению, верно? К Джангашу? Так погоди малость. После завтрака дарнигар с наемниками поедет обратно в крепость, тебе с ними по пути. Они возьмут с собой лекаря с тележкой — доедешь этаким господином… А если с ними в крепость завернешь, так и пообедаешь. Наемники — народ не скупой.
Слова хозяина были насквозь резонны. Но хмурые глаза Ланата полыхнули темной яростью:
— Чтобы я… с этими… ну уж нет!
Кринашу недосуг было уговаривать привередливого нищего. Бросил неодобрительно:
— Доброго пути!
И поспешил по своим многочисленным делам.
Ланат побрел было со двора, но задержался у навеса, под которым на краю тележки сидел лекарь и перебирал свои кувшинчики и берестяные кулечки.
Барикай поднял на нищего дружелюбный взгляд:
— Спросить что-то хочешь?
— Ну да, — решился нищий. — Лицо господина мне уж больно знакомо.
— Так мое дело бродячее, — развел руками Барикай. — Могли встречаться хоть в Грайане, хоть в Силуране. Я на одном месте не сижу.
— В Грайане, — негромко сказал Ланат. — В руднике. Был там один каторжник, в нижнем ярусе на цепи сидел. Ну похож на господина — черточка в черточку! Когда за наших военнопленных выкуп привезли, тот парень назвался кличкой погибшего соседа по штреку — силуранского наемника из Отребья. Так его и выкупили, вместо другого.
Лекарь перестал улыбаться, но глядел приветливо.
— Везет пройдохам… Но у меня нет в рудниках родни.
Нищий виновато поклонился и пошел прочь.
Уже за воротами он сказал негромко, убеждая себя самого:
— Ну да. Тот парень и лекарем-то не был. Он был вором.
* * *
— А мне ящеры понравились, — сказала Румра. — Правильно ты, дарнигар, пригласил их наведываться в крепость. Пусть парни заранее, до весны, на них полюбуются. Только надо предупредить гарнизон, что к нам могут нагрянуть чешуйчатые гости.
— Поговорю с десятниками, — кивнул Литисай. — Но и Вьягир со Стеблем молчать не будут. А, Вьягир? — обернулся он к наемнику, сидевшему в тележке и правящему Рыжухой. — Расскажешь в крепости о страшных клыкастых чудищах?
— А как же! — поддержал Вьягир шутку. — Такие пасти, что лошадь со всадником въедет! А клыки — что мечи…
Веселую беседу прервал короткий тревожный свист: Стебель, ехавший впереди, увидел что-то неладное.
Всадники взялись за оружие. Стебель спешился, разглядывая что-то в снегу у дороги. Затем обернулся к насторожившимся спутникам:
— Тролли. Четыре морды. Недавно прошли.
Всадники двинулись дальше, только медленнее. Стебель не вернулся в седло. Он шел, не отрывая глаз от цепочки следов.
Берег становился все круче, дорога шла вверх. Никто уже не болтал, не шутил. Все были собраны, серьезны. Лекарь шепотом молил Безликих о милости.
— Они гнали человека, — сказал Стебель. — Он бежал, вот следы…
Деревья расступились, дорога поднялась на утес, а Стебель шаг за шагом рассказывал трагическую историю бедняги-путника, которого тролли гнали до самого берега и почти настигли… Он, наверное, надеялся спуститься к реке по отвесному склону, эти громадины не полезли бы за ним… но вот здесь, на обледенелом камне, подвернулась нога… а тролли почти сразу ушли…
Маленький отряд сгрудился у края обрыва. Даже Барикай не усидел на тележке.
Вьягир, глядя с обрыва, сказал:
— Не будет у бедолаги погребального костра.
Все подавленно молчали, потому что знали: смерть — не самое страшное, что может выпасть человеку. Смерть уводит душу в Бездну, где негасимое пламя выжжет все грешное, порочное — и душа возродится в новорожденном младенце.
Но страшно, действительно страшно остаться без погребального костра. Душа не найдет пути в Бездну, будет в мучениях бродить меж мирами, не надеясь возродиться вновь.
Ни вору, ни убийце закон не отказывал в последнем костре, в молитвах жрецов, в прощальных, освященных обычаем словах: «Спасибо за то, что ты жил!» Только государственные изменники и самозванцы лишены того, на что имеет право любой бродяга, скончавшийся под чужим забором.
Даже разбойники, вконец озверевшие в лесу, сложат костер убитому ими путнику.
— Может, упал на лед? — спросил дарнигар. — Попробовать бы его поднять!
— Тут большая полынья. Видно, родник бьет, — хмуро отозвался Вьягир. — Разве что у самого берега, но отсюда не видно. А вот я сейчас…
Наемник лег на живот и рискованно свесился за край обрыва. И сразу воскликнул:
— Эй, гляньте! Вот он!
Все тут же растянулись на снегу. Да, так можно было разглядеть тело в лохмотьях, почти свисавшее с узкого каменного выступа.
— Узнаёте, кто это? — хмуро сказала Румра, поднимаясь на ноги.
— Что ж не узнать, — сказал Стебель, вставая и стряхивая с куртки снег.
Литисай поднялся молча. Он подошел к самому краю, снова глянул вниз — но стоя не разглядеть было тела в нищенских лохмотьях.
Вот как закончился твой путь, злой насмешник Ланат…
— Надо вытащить, — робко предложил лекарь. — Как же покойнику без костра?
— Лезь, — хладнокровно отпарировал Вьягир. — У нас даже веревки нету.
Барикай метнулся к тележке, вернулся с веревкой, которой только что были связаны его пожитки:
— Вот!
— И как такой дурень людей лечит? — вздохнул Стебель. — Думаешь, она до того уступа достанет, твоя веревочка?
— Н… нет…
— Едем в крепость, — решила Румра. — Возьмем людей, доски. И вернемся за телом.
Словно в ответ на ее слова, по утесу хлестнул порыв ветра. Румра запахнула плащ.
— Буря идет, — негромко сказал Стебель.
— Скинет его с утеса, — чужим, мертвым голосом сказал Литисай. — А внизу полынья. Под воду уйдет.
— И что прикажешь делать? — огрызнулась Румра.
Приказывать дарнигар никому ничего не стал. Вместо этого он скинул плащ.
— Ты что затеял? — ахнула Румра. — Ты ж его не вытащишь!
— Не вытащу, — спокойно согласился Литисай, расстегивая пряжку перевязи. — Привяжу тело к выступу, чтоб ветром не сорвало. А после бури за ним вернемся.
Перевязь и меч легли рядом с плащом. Дарнигар взял поданный Барикаем моток веревки, сунул за пазуху, лег — и ловко повис на руках на краю обрыва.
Ноги сразу нашли опору. Узкую и ненадежную, но это ладно, лишь бы держала!