Швырнув в угол, в Пузатика, сундучок, юноша вылетел из комнаты и хлопнул дверью.
* * *
— А мне все равно эта речка понравилась.
— Но от нее же бедой веет!
— Еще как веет… Она… ну, будто человек все слезы выплакал — и глядит перед собой, ничего не видит, горе его каменным сделало. И так хочется его утешить…
— Что ж, Дождик, попробуй.
— Для начала бы узнать, что там случилось. Ты же, бабушка, рассказать не хочешь!
— Спроси у того, кто знает больше моего.
— Стариков в деревне поспрашивать?
— Ты уже к пасечнику Авипрешу сунулся — и много узнал? Из его сверстников в деревне только один остался: Сарторш Южный Камень, дед Хиторша. Суровый и крепкий старик. Он тебе попросту по шее даст.
— А у кого же тогда…
— У воды, внучек. Вода все знает.
— Ты про хозяйку Тагизарны?
— Умница, внучек.
— Она же вчера меня чуть не убила!
— А завтра мы к ней вдвоем пойдем. Я как берегом хожу, так всегда присаживаюсь с нею поболтать. Авось не откажет в помощи старой подруге… Прибавь-ка, внучек, шагу, а то к ужину опоздаем. В «Посохе чародея» уже за стол садятся.
* * *
В «Посохе чародея» уже садились за стол. Дагерта как раз собиралась послать Недотепку за двумя отсутствующими гостями, когда наверху, на галерее, распахнулась и тут же захлопнулась дверь.
По лестнице ринулся вниз Намиэл… вернее, попытался ринуться, но споткнулся на верхней ступеньке, кубарем покатился вниз, поднялся, опираясь на перила.
И заговорил. Горячо, бессвязно…
Но его поняли. Сразу. И сразу поверили. Потому что все чувствовали: рядом творится что-то непонятное и скверное.
— Мы, значит, весь день его тварь кормим? — воскликнула одна из сестер.
— И перессорились! — гневно подхватила вторая.
— А мне худые советы давал! — возмутилась Дагерта.
— Что, и тебе тоже? — удивился Кринаш.
Тут наверху открылась дверь, из нее осторожно выглянул Эшуаф с Пузатиком на плече.
Все разом замолчали.
Наступившая тишина ввела Эшуафа в заблуждение. Он решил, что все обошлось, мальчишка промолчал… И двинулся вниз, чтобы присоединиться к трапезе.
Уже на нижней ступеньке он заметил пристальные взгляды и дернулся было назад. Но стоящий у лестницы Хиторш сцапал его за шиворот.
— Это из-за твоей твари мне от хозяина досталось? — гаркнул он и так тряхнул Эшуафа, что тот едва из куртки не вылетел.
Пузатик брякнулся на ступеньки — и тут же рядом с ним растянулся дрессировщик.
Оба сразу вскочили и помчались по лестнице на галерею к своей комнате — прятаться. Улепетывали они с проворством, наводящим на мысль о том, что бьют их далеко не впервые.
Но Эшуаф и его питомец опоздали. Мстительные рыжие барышни по второй лестнице взлетели наверх и почти столкнулись с укротителем у дверей.
Эшуаф даже не попытался прорваться в комнату мимо разъяренных девиц: глаза выцарапают! Заметался по лестнице между близнецами и гневно ожидающим внизу Хиторшем: парень не погнался за укротителем, поняв, что тому все равно некуда деться.
Дрессировщик хотел было сигануть через перила, но увидел внизу Дагерту с ухватом и в отчаянии застыл на месте. У его ног, вереща, топтался Пузатик.
Маленький Нурнаш не понимал, в чем дело, но визжал от восторга.
И тут грянул хозяйский, непререкаемый, спасительный глас:
— А ну, не трогать! Не трогать, я сказал! В «Посохе чародея» гостей не бьют. Вот вышвырну его сейчас за ворота — тогда с ним и толкуйте, если догоните.
Эшуаф пискнул:
— Темнеет уже!
— Ничего, до деревни до ночи доскачешь, — безжалостно ответил Кринаш. — А нет — так что тебе ночных тварей бояться? Ты же, ясно-понятно, везучий!
* * *
А на сеновале над конюшней служанка Бирита, напрочь забыв про оставшегося в столице дружка-десятника, выражала кучеру Джайчи свою благодарность за спасение от грабителей. Крепко так выражала, сердечно, темпераментно и уже второй раз. Причем со взаимным удовольствием, потому что бывший боцман «Седой волны» был хоть и не молод, но силен. И на нежные женские чувства ответить мог так, что потом самому вспомнить не стыдно было.
Когда вторая вспышка благодарных чувств утихла, служанка хотела высказаться как раз в том смысле, что иные моряки зрелых лет могут поучить городских молокососов обращению с женщинами. Но тут кучер приподнялся на локте и спросил:
— Что там за гам?
Служанка тоже услышала шум и с любопытством вскинулась:
— Ой, глянем!
Оба подобрались по сену к крошечному оконцу и приоткрыли его.
— Да это ж тот гость… со зверушкой. Чего это он на ночь глядя уезжает?
— А чего все столпились и шумят?
— Да кто ж так седлает коня, а?
— Едет… А что это… ой! Дагерта ему вслед — поленом!
— Ты глянь, попала! По башке! Во ручка у бабы…
* * *
— Врал он насчет удачи, — хохотнул певец Арби. — Вон как его госпожа Дагерта поленом проводила. Это везение, да?
— А ведь он куда-нибудь прискачет… — тревожно вздохнула Дагерта. — И опять за свои пакости возьмется!
— Ясно-понятно, возьмется! — повел плечом хозяин. — Ну и что? Один он, что ли, бродит по свету, наживается на людской злобе да подлости? Всей-то разницы, что другие — без зверушки.
* * *
За поворотом дороги Эшуаф заново переседлывал наспех оседланную лошадь. Норовистая вороная злилась и боком теснила хозяина в глубокий снег.
Эшуаф поднял руку, потрогал затылок и громко возмутился:
— Больно, демоны меня сожри! Если б не шапка, так бы башку и пробило… А всему ты виной, паучище разжиревший!
Из-под крышки стоящей в снегу корзины донеслось презрительное похрюкивание. Разжиревший паучище явно не сочувствовал хозяину.
— У, брюхо шестиногое! Куда с тобой ни сунься, везде побить норовят! А как до трепки дойдет, так про хозяина забываешь, всю удачу на себя тратишь… чтоб тебе не перепало чем тяжелым… у, тварюга ненашенская!
Судя по звукам, доносящимся из корзины, ненашенская тварюга веселилась вовсю.
— И все бы тебе жрать, утроба ненасытная! Я и не живу вовсе — знай тебя кормлю. Деньги есть, а себе на радость их и потратить некогда: для тебя еду добываю, мерзость ты пузатая!
Пузатая мерзость распрыгалась в корзине так, что чуть ее не перевернула.
— А эти… эти… сразу драться! Можно подумать, я их силой заставлял что-то скверное делать! У кого в душе грязь была, у того она наружу и вылезла, а колотят почему-то меня!