— Как поет, как поет! — послышался на канале связи восхищенный голос Лиса. — Капитан, кто такой этот лучезарный и мать его, в смысле сын его матери, или нет, мать его сына. Ну, ты понял.
— Тебя — да, а о чем он поет — нет. Лучезарный — возможно, Люцифер. А что за сын Люцифера, не к ночи будет помянут…
— …Ты, Фаратата, прими образ этой несчастной, до часа, пока я не лишу тебя его. А ты…
— Этого достаточно, — резко оборвала речь торговца преобразившаяся на глазах служанка.
Зрачки самозваного лекаря ярко вспыхнули, и он вдруг распался на трех совершенно одинаковых торговцев. Анна Венгерская, решившая, было, что роль ее сыграна, распахнула ясные очи, но, впечатлившись, продолжила свой обморок, на этот раз безо всякого подвоха.
— Пламень нежгучий, отдели явь от нави, — скучающим тоном, словно распоряжаясь развести огонь в камине, произнесла дама в зеленом платье с длинным струящимся шлейфом.
Мороки тут же вспыхнули изнутри и растаяли в воздухе. Торговец крутанулся на месте и тут же обернулся готовой к броску коброй. Яд стекал по длинным изогнутым зубам змеи, узор на кольцах сиял антрацитовым блеском.
Дочь Ардуинари вскинула правую руку, разжала пальцы. Губы ее чуть шевельнулись и тут же железные скобы, которыми было скреплено ложе, удлинились, изогнулись и намертво обхватили змея, вытягивая его вдоль кровати.
— Вот так-то лучше, — продолжая улыбаться, заметила фея. — Это железо. И как всякое хладное железо, оно почти не поддается чарам.
Из железных обручей послышался сдавленный хрип.
Мелюзина подошла к аспиду, прикованному к дубовой кровати. Кобра зашипела, норовя впиться ей в руку. Не обращая на это ни малейшего внимания, фея поднесла указательный палец к голове змеи, на которой в виде маленькой коронки поблескивал перстень с кровавым гранатом.
— Тебе это больше ни к чему.
Змей как-то сразу поник и начал шипеть что-то очень печальное.
— Ладно, ладно, дух пустыни.
Мелюзина щелкнула пальцами, железные скобы приобрели свой привычный вид. Кобра упала на пол и начала извиваться, корчась от боли. Там, где железо соприкасалось с ее телом, отчетливо виднелись следы ожогов.
— Прими изначальный вид — я излечу твои раны, — потребовала Мелюзина, и кобра в мгновение ока обернулась длинным тощим старцем с глубоко посаженными черными глазами без зрачков, хищным носом, впалыми щеками и странного вида ртом, широким, как старомодный кошелек.
— Асур. Я так и думала, — вздохнула Фея, проводя рукой по линиям ожогов.
Пленник тяжело, с заметным шипением, вздохнул:
— Асур.
— Что же ты делаешь, несчастный, по эту сторону пояса Береники?
В черных глазах блеснул недобрый огонек.
— Не казни меня, повелительница. Я стану твоим рабом, буду служить верой и правдой, покоряться каждому слову, — быстро заговорило существо, при каждом слове обнажая длинные острые зубы.
— Зачем мне твоя служба? — пристально глядя на пустынного духа, спросила Мелюзина. — Ты лишь тень своего былого могущества, все, на что ты оказался способен в минуту смертельной опасности, — создать морок и обернуться коброй. По сути, принять свой изначальный вид. Где твоя свита, дух пустыни? Где скорпионы и тарантулы, каменные змеи и сколопендры, источающие яд? Где воинство твое? Суккуб да инкуб, повинующиеся хозяину кольца?
Асур опустил голову:
— Поступай как хочешь, повелительница. Я в воле твоей. Об одном лишь заклинаю: не отдавай меня на расправу людям. — Он кивнул в сторону мирно похрапывающего кардинала. — Срам для преждерожденного — сложить голову по воле этих комочков глины, нелепой игрушки Азазеля.
— Эта нелепая игрушка вызвана к жизни Творцом предвечным. Он вдохнул душу в мертвую глину и тем самым породнил людей с собою. Вы же лишь плод сознания его: огонь знойный и огонь живой.
— И все же, — взмолился асур, — к чему нам, преждерожденным, вмешивать их в свои дела? Я вызвал твой гнев, преступив нерушимую границу, именующуюся поясом Береники, но какое до того дело какому-то герцогу и всем этим существам?
— Ты желал подменить эту несчастную суккубом, желал умертвить этого соню и еще много недоброго, о чем они настоятельно хотели бы тебя расспросить. И кроме того, — из-под длинного шлейфа зеленого платья вдруг, точно часовая пружина, развернулся длинный змеиный хвост, обхватил горло асура и поднял его над полом. — Ты служил человеку. Как ты мог?! Что заставило тебя? — Змеиный хвост метался из стороны в сторону, длинное, казалось, лишенное костей тело пленника извивалось в такт его движениям.
— Отпусти, — взмолился асур. — Я скажу, что знаю.
— Вот это номер! — восхитился Лис, разглядывая происходящее в спальне через приоткрытую дверь. — Это у нас сегодня суббота? Такие бы конечности нашим футболистам. Все равно по газону ползают.
— Погоди, погоди, — оборвал рациональное предложение друга Вальдар. — Вопрос действительно не досужий. С чего бы вдруг дух пустыни подался служить Тамерлану?
Мелюзина еще раз встряхнула асура и отпустила его, отчего тот пролетел через всю комнату и шмякнулся о стенку. У кого другого от такого удара непременно случилось бы сотрясение мозга, но асур поднялся, будто вполз по стене, и покорно склонил голову перед Мелюзиной.
— Я асур преждерожденный, — с печалью в голосе подтвердил он. — И я подчиняюсь воле Тимура, Великого амира, Властителя Счастливых Созвездий. Но я не помню почему.
— То есть как это? — В голосе Мелюзины послышалась скрытая угроза.
— Это правда, — вновь печально вздохнул купец. — Я и впрямь был торговцем уже невесть сколько поколений, сменяя сам себя, я копил золото в тех землях, где когда-то жил мой род. Зачем, спросишь ты. Потому что я люблю золото. За сотни лет у меня собрались горы его, я мог бы строить дворцы и властвовать над смертными, подобно их султанам или амирам. Я даже когда-то делал это, но меня начинала глодать тоска. Мне нравилось и нравится дорого продавать дешевое, хитрить, изворачиваться. И конечно же, нет ничего приятнее, когда золото протекает через пальцы мои в отверстое чрево сундука. Да, у меня больше не было в услужении ни змей, ни скорпионов, лишь пара слуг, покорных кольцу. Я не помню, откуда взялось оно у меня, и не помню, куда делись тарантулы и сколопендры. Я спокойно жил в Константинополе и без опаски ездил торговать по всей Азии, не страшась ни разбойников, ни местных властителей. Мне было радостно, когда они пробовали напасть и ограбить меня. Я упивался их смертями, и сокровища их становились моими сокровищами. Но вот однажды, когда мой караван возвращался из Полистана, груженный лазуритом и специями, я встретил нескольких всадников. Один из них поманил меня пальцем, и я стал ему служить.
— Это был Тамерлан?
— Да.
— Почему же ты покорился ему, и не просто покорился, а посмел нарушить вековой запрет?