Элигий отдавал себе отчет, что и сам не прочь запустить обе руки в его казну, стать хозяином бесхозных замков, быть может, даже жениться на сестре Пипина, чтобы тем самым унять досужие разговоры. Но для всего этого необходимо стать тенью юного кесаря, его правой рукой, глазами и ушами.
«Хочет убить… — мысль шла по кругу, возвращая его к новостям, просочившимся из кардинальской резиденции. — Проще всего убить человека в бою. Конечно, можно и в походе. Скажем, конь понес, сорвался в пропасть, а с ним, о ужас, и молодой государь — поди, догадайся! А даже если догадаешься, как уберечься? За каждым валуном, на каждой тропе своего человека не поставишь…
Разве что…» — мысль была до того занятная, что Элигий, украшавший тонкий паз крученой золотой нитью, так и остался сидеть с поднятым молоточком в руках.
Да, так и нужно поступить. Если невозможно предугадать, где и как готовится засада, то и не следует гадать — нужно подготовить ее, но сделать так, чтобы в решающий момент охотник сам оказался дичью.
Элигий собрался было оставить все и бежать во дворец, сообщить кесарю о готовящемся покушении, вовлечь его в свой замысел. Уже вскочил, уже отбросил молоточек, но остановился.
«Нет, надо взяться по-другому. Ведь, по сути, кто я сейчас для кесаря? Умелый ремесленник. Ну, хорошо, сообщу я о том, что Пипин замышляет нечто злодейское. Что с того? Вряд ли Дагоберт питает иллюзии насчет верности первейшего из вельмож. Терпит лишь потому, что за Пипином немалая сила и, пока суд да дело, надо сохранять мир в стране. Нет, идти к Дагоберту рано. Нужно выждать и ударить, не оставляя врагу ни единого шанса, иначе шанса не будет уже у меня».
Элигий еще раз пожалел об отъезде нурсийцев. Мастер Рейнар был бы отличной подмогой. Такой, как этот малый, можно не сомневаться, способен придумать хитроумную каверзу, как заманить в ловушку майордома, заставить подлого змея отравиться собственным ядом. Но его поблизости нет, как ни сокрушайся. Впрочем, красавчик менестрель заверял, что может быстро передать ему любую весть.
Мастер кликнул слугу.
— Отыщите нурсийского менестреля и пригласите к ужину. Скажете, что я желаю говорить с ним о каменьях, именуемых «драконья кровь».
Слуга низко поклонился и молча покинул мастерскую.
«А камни и впрямь хорошо бы как-то добыть», — глядя вслед удаляющемуся слуге, прошептал мастер.
Абарец застонал и открыл глаза.
— Лежи, не дергайся, — на отменном черногорском наречии раздалось у него над головой. Давешний нурсиец-переводчик склонился над ним, смазывая раны какой-то белой густо пахнущей массой. Абарец прислушался к ощущениям: там, где ран касались пальцы этого странного человека, боль утихала. — Ну шо, поздравляю с возвращением на этот свет! Поблагодари благородную даму Ойген. Кабы не она, уже взирал бы с небес на своих ненаглядных коз.
Раненый недовольно глянул на говоруна. Но тому, похоже, было все равно.
— Ну шо, криминальный авторитет, кличка Чабан, отбегался? Будем знакомиться или глазки строить?
Из всей фразы абарец понял лишь предложение знакомства и поморщился, в полной мере осознав гнусность своего положения. Что может быть позорнее для истинных воинов драконьего рода, чем попасть в плен к тем, чье назначение — отдавать жизни во славу небесного Господина, отца планеты, сотрясателя недр?
Горе ему, оставшемуся верным даже в тот час, когда многие драконьего рода изменили предназначению своему и стали лишь крылатыми шавками земных владык. Что все они могут знать о воинской чести? И как жить теперь, навеки покрывшись несмываемым позором? Абарец прикрыл глаза, призывая смерть вспомнить о том, кто столько лет дарил ей человеческие жизни. Теперь он готов на последнюю щедрость — подарить и свою.
— Ойген, ты все раны ему обработала? — раздалось над головой.
— Все, больше нет.
— Шо я могу сказать? Если мы отдельно не постараемся, тулово будет жить. Порезали его густо, но неглубоко. Посмотри у меня в седельной сумке, там банка с такой рыжей крышкой. Только будь аккуратна, это медицинский клей. Сейчас ему порезы заклеим, и станет как новенький. Ну шо, пастырь, молчишь, знакомиться-то будем? Или ты такой нелюдимый, шо лучше тебя оставить в покое и бросить на съедение волкам и воронью?
Абарец презрительно скривился, однако вдруг ощутил странное, прежде незнакомое чувство: ему почему-то хотелось жить, хотелось остро и страстно. Вовсе не мечталось, как прежде, устремиться в объятия смерти — самой прекрасной из женщин. Более того, он чувствовал благодарность к своей пленнице за спасение, чувствовал желание смотреть на нее долго, не отрываясь. От такого ощущения стало жутко, точно весь мир разлетелся в клочья и он вовсе не он, а кто-то чужой, вселившийся в изрубленное тело. «Колдовская мазь, — пронеслась в голове ужасная мысль. — Эти твари сильны ворожбой!»
Абарец начал шептать слова выученного в далеком детстве древнего, как горы, заговора от чужой колдовской силы. Бабка, передавшая ему сокровенное знание, уверяла, что стоит проговорить это заклятие — и вражьи чары от них расточатся тысячей черных мотыльков.
— …арук арук охан хур, — договорил он и открыл глаза, надеясь увидеть, как исчезают, сливаясь с ночной тьмой, клочья чужого заклинания.
Тощий нурсиец аккуратно поливал его раны чем-то прохладным, и те, казалось, уже начинали затягиваться. Ни одного мотылька, ни одного даже самого паршивого черного крылышка!
«Не может быть», — ошеломленно думал абарец и вдруг почувствовал, как что-то нестерпимо жжет глаза, как теснит грудь, а потом — о ужас! — ощутил, что плачет. Нет, не может быть! Он бы все сейчас отдал, чтобы осушить катящиеся по вискам слезы, чтобы никогда они не позорили его, тем более перед чужестранцами!
— Меня зовут Нурт, — через силу выдавил он. — Нурт из рода Предвечного дракона.
Конское ржание бесцеремонно растревожило ночную тишь.
— О! — Лис поднял указательный палец. — Благородная дама Ойген, кажись, твой приехал!
Женя возмущенно фыркнула:
— Ничего он не мой!
— По речам так и правда не Цицерон, но шо уж так сразу — немой? Он столько опасностей пережил, шоб сюда добраться! Вон, Брунгильду с собой притащил, шоб ты не сомневалась, какие лишения он способен превозмочь.
В этот миг всадники показались из темноты и очутились совсем рядом с разведенным на берегу костром.
— Привет участникам забега! — шевеля угли длинной веткой, небрежно бросил Сергей. — Так и будете свысока глядеть или спуститесь на бренную твердь?
Всадники спешились.
— Ойген! — Брунгильда, распахнув объятия, бросилась к ошеломленной нурсийке. — Прости меня! Я проскакала полторы сотни миль, чтобы просить тебя о прощении! Я так виновата, так виновата! Но это все он! — девушка ткнула пальцем в сэра Жанта.
— А что я? — страдальчески взвыл Карел.