Взобравшись на расположенную рядом двуколку, Кройд подпрыгнул и хлопнул ладонью по ближайшему — корпусу бронированного фургончика-«фольксвагена». Металл отозвался звучным гулом, а корпус слегка покачнулся на своих последних причальных швартовых. Кройд снова подпрыгнул и хлопнул еще разок; потом его одолел очередной приступ зевоты.
— Панцирь есть, ездить может, — пробормотал он. — Внутри — полная безопасность. Эй, черепашка, высунь-ка головку!
И Кройд снова хихикнул. Затем обернулся к следующей, самой памятной ему модели шестидесятых. Эта висела повыше — Кройд даже не сумел разглядеть в подробностях мирный символ на ее борту, но слова знаменитого девиза «Творите любовь, а не войну», вписанные в крупный цветок мандалы, прочел ясно.
— Вот же дерьмо, объясните это тем парням, что ходят за мной следом! — зачем-то вспылил он. Подуспокоившись, объявил: — Всегда мечтал забраться и посмотреть, каково там внутри.
Кройд подпрыгнул, ухватился за край и подтянулся. Тачка накренилась, но человеческий вес выдержала. Уже через минуту Кройд чувствовал себя в ней полным хозяином.
— О, сладостный мед уединения! — вздохнул он с невыразимым облегчением. — Любовь моя — клаустрофобия. Наконец— то…
Кройд сомкнул свои измученные очи и сразу заснул. В музейных сумерках от него начало лучиться слабое сияние.
— Расскажите мне про Пэна Рудо, — попросила Ханна.
— Речь идет о начале пятидесятых, — ответил Кройд. — Возможно, вас интересуют события более позднего времени.
— Все равно я хочу послушать, — сказала она, покачав головой.
Резко хлопнув в ладоши, Кройд раздавил какую-то мошку.
— Ладно. Тогда мне было около двадцати. Вирус «Универсальная карта» — его же часто называют «Шальная карта» — поразил меня, когда мне ещё не исполнилось четырнадцати, так что я уже успел с ним близко познакомиться. Пожалуй, даже слишком. В те дни я страшно из-за всего этого переживал. Много думал и решил, что, поскольку я не в состоянии изменить реальность, следовательно, нужно научиться по-другому к ней относиться... ну, подружиться, что ли. Стал читать бесконечные популярные книги по психологии — про то, как следует себя вести, чтобы не ссориться с самим собой, приспособиться к тому, что происходит, и все такое прочее — только пользы они мне не принесли. А однажды утром я открыл «Таймс» и обнаружил там статью про этого доктора. Он председательствовал на какой-то местной конференции. Меня это заинтересовало. Нейропсихиатр. Некоторое время учился вместе с Фрейдом. А потом работал в институте Юнга [2] в Швейцарии, тогда-то и вернулся к физиологии. Живя в Цюрихе, входил в группу ученых, занимавшихся исследованиями dauerschlaf [3] . Слышали когда-нибудь об этих изысканиях?
— Кажется, нет, — ответила Ханна.
Кройд сделал глоток пива, быстро растоптал левой ногой проползавшего мимо жука.
— Идея dauerschlaf заключается в том, что тело и мозг излечивают сами себя гораздо быстрее и эффективнее, когда человек спит, чем когда он бодрствует, — пояснил Кройд. — В качестве эксперимента ученые использовали этот метод при лечении наркомании, психических расстройств, туберкулеза и других болезней. При помощи гипноза и особых видов наркотиков они надолго погружали пациента в сон, создавая искусственное состояние комы — чтобы ускорить выздоровление. Когда мы встретились, Пэн Рудо ещё не очень серьезно увлекался этой проблемой, в то время как меня она заинтересовала несколько раньше — из-за моего состояния. Я нашел его имя в телефонном справочнике, позвонил, мне ответила секретарша и назначила время. Так получилось, что кто-то из пациентов Рудо сообщил, что пропустит назначенный на эту неделю сеанс, и она записала меня вместо него.
Кройд глотнул ещё пива,
— Я познакомился с Пэном Рудо в марте 1951 года. Это был четверг, шел дождь...
— А число помните? — спросила Ханна.
— Боюсь, что нет.
— Как же вам удалось запомнить год, месяц и день?
— Я считаю дни, после того как просыпаюсь, — ответил Кройд, — чтобы знать, сколько времени продолжается период бодрствования. В этом случае я всегда могу точно рассчитать, как долго ещё буду оставаться в здравом уме, и в зависимости от этого корректирую свои планы, чтобы успеть сделать все необходимое. Когда дней остается совсем мало, я перестаю встречаться с друзьями и стараюсь оказаться где-нибудь в одиночестве, чтобы никто не пострадал. Итак, я проснулся в воскресенье, статью прочитал два дня спустя, договорился о встрече с Пэном Рудо ещё через два дня. Получается четверг. Кроме того, я обычно запоминаю месяц, когда что-нибудь происходит, поскольку для меня год — это перепутанные, хаотично следующие друг за другом сезоны. Тогда была весна и шел дождь — март.
Кройд сделал ещё глоток пива и раздавил очередную мошку.
— Проклятые жуки! — проворчал он. — Не переношу жуков!
— А год? — спросила Ханна. — Почему вы так уверены, что это был 1951-й?
— Потому что осенью следующего года, 1952-го, в Тихом океане проводились испытания водородной бомбы.
— А-а-а, — протянула она и слегка нахмурилась. — Конечно. Продолжайте.
— Итак, я встретился с ним за год до испытаний водородной бомбы, повторил Кройд. — Знаете, они тогда уже вовсю занимались этой штукой. А начали ещё в 48-м.
— Да, я знаю.
— Математик по имени Стэн Улам решил уравнение для Теллера. Кстати, о математиках... Вам известно, что Том Лерер был математиком в Манхэттенском проекте? А ещё он написал несколько замечательных песен...
— Что случилось, когда вы встретились с доктором Рудо?
— Да... Я уже сказал, что лил дождь, и, когда я вошел в приемную, с моего плаща страшно текло, а на полу лежал очень красивый восточный ковер. С шелком. Секретарша поспешила ко мне на помощь: мол, она повесит мой плащ в шкаф, а не на медную вешалку возле двери, на которой висели её собственное пальто и пальто доктора.