Ирва
День был насыщенный. Мы узнали много нового, в частности я. Что ж, всегда знала, что мой внук – мальчик особенный. Как и его мать. Маринку я действительно вынашивала под сердцем двенадцать месяцев и рожать уехала в далекую сибирскую тайгу к шаманке, лишь бы никто не догадался, иначе бы не отвертеться мне от врачей. Виданное ли дело – такой срок беременности! Я поняла, что что-то не так, еще на первых сроках. Сначала списывала все на стресс от потери любимого. Отец Мариночки исчез за месяц до того, как я узнала о своем положении. Мне было не просто плохо. Мне было погано. Семь лет. Ни одного мужчины до него не знала, да и не видела я их, все время только о нем и думала. Я жила только им одним. У нас была веселая жизнь. Он был невероятно красив. Сколько же девок я от него отвадила! Нам было действительно хорошо вдвоем, пока в один солнечный день он просто не исчез. Дни шли за днями, недели за неделями. Я сломалась. Меня уволили с работы, покинули многочисленные друзья. Из красивой женщины я превратилась в образину, почти не ела, за собой не следила, мало спала. Я достала все районные морги, больницы и милицию, а ведь когда он исчез, я была уже не девочка. Взрослая баба, дуреющая от переживаний и страха потери. Не знаю, что бы со мной стало, не пойми я, что беременна. Просто когда решила, что так жить больше не могу и взяла в руки веревку, в голове раздался детский плач. И тоненький голосок сказал мне: «Мам, люблю тебя». Я сутки провалялась, отсыпаясь, а потом пошла к доктору. Помню слова толстой врачихи с грубыми руками: «Дура, ты зачем себя так запустила? У тебя полтора месяца. Остановись, истеричка! О себе не думаешь, так о малыше хоть позаботься!» Ради ребенка я взяла себя в руки, а со временем начала жить и ради себя.
Маринкиного отца так и не нашли. В попытках отыскать о нем информацию я выяснила, что такого человека просто нет. Я семь лет прожила под крышей с человеком, которого не существовало. Все казалось дурным сном. А ведь тогда времена были другие, просто так не исчезнешь. Мне стало страшно. Я собрала вещи и уехала в другой город. Начала новую жизнь.
За год моей беременности чего только не случалось. Как-то иду я зимой по тротуару, а на меня сверху сосулька упала. И вот стою, смотрю, как смерть моя приближается. Страшно, мысль только о ребенке неродившемся. И вот эта самая сосулька делает дугу и приземляется рядом. Я и по врачам-то не ходила – боялась, если поймут, что у меня ребеночек необычный, то отберут. А когда мое солнышко родилась, я успокоилась. Красавица, волосики светлые, глазки голубенькие, лучистые. А улыбнется, так весь мир светом озаряется. Мариночка моя умной девочкой росла. Талантливой. В школу раньше пошла. В институте большие успехи делала. Я ее старалась воспитать сильной. И в выборе профессии не мешала. Вот она и решила стать врачом. А потом ей предложили стать миссионером в Африке, стажировку пройти. Как будто там без нее не справятся. Молоденькая совсем и за тридевять земель рванула. От нее года два ни слуху ни духу. Я не сильно переживала, время было такое, бардак везде, письма не доходили, телефоны не дозванивались. Да и она меня сразу предупредила, что, мол, связи там не будет. Я знала: моя девочка нигде не пропадет. Но все же два года маленький червячок страха подтачивал мою уверенность. Я боялась, что она пропадет – так же, как и ее отец. А потом она объявилась. С дипломатом этим. «Мама, я вышла замуж». Тьфу ты, «Войну и мир» ему в печень! Это ж надо, я свою доченьку два года не видела, а он ее уже забирает. Интервент недоделанный, а главное, наглый, как танк. И упертый. Но Маринка его любит, и я смирилась. А потом появился Данюша.
Так что не мне удивляться особенностям моего мальчика. Сейчас самая главная задача – научить его со своими особенностями справляться. Вот пусть Гирин его и обучает, заодно и сдружаться парни.
Я осторожно повернулась на другой бок. Мне ужасно плохо, кожа горит, в ушах шумит, кости ломит, в глазах все плывет. Что со мной? С наступлением темноты меня будто заново к тому магу-садисту отправили. Но я молчу. Нельзя, чтобы внук понял, насколько мне плохо. Он будет лишний раз волноваться. Остальным тоже знать не обязательно. Я не боец; слабая и немощная, я скорее обуза, а от обузы принято избавляться. Если бы это угрожало безопасности дорогих мне людей, я бы сама так поступила. Так что и от наших спутников ничего другого не ожидаю.
Кто-то назвал бы этот мир жестоким. И зря. Нет такого понятия, в этом отношении мой мир ничем не отличается от этого. Просто этот мир честнее. Тьфу, меня на философию и софистику потянуло. Это из-за плохого самочувствия. А сердчишко-то как стучит, лишь бы выдержало.
Ничего, выдержит. Оно утрату любимого мужчины пережило, а какое-то давление с высокой температурой мне нипочем. Главное, чтобы внук не понял.
Утром мы встали рано. Я так вообще ночью не спала, в какой-то момент думала – не выдержу, но, стиснув зубы, вспоминая стихи Маяковского, я терпела. Меня даже уже не волновало, что мы отдыхаем в лесу на жесткой поверхности, что не на пользу моему ревматизму. Ближе к рассвету мне стало легче, и я провалилась в тяжелое забытье.
Мне удалось поспать всего часок. Хоть на этом спасибо.
– Бабуль, ты плохо выглядишь, – подошел ко мне внук.
– Не смей говорить женщине, что она плохо выглядит. – Даю ему подзатыльник, от которого он проворно уворачивается. – Сколько раз тебе говорила.
– Прости, бабуль, я другое имел в виду. Ты у меня самая красивая и выглядишь прекрасно, – запрыгал конем вокруг меня любимый потомок. – И характер у тебя самый лучший, особенно с утра.
Я смерила его строгим взглядом:
– Внук, я еще не оглохла от старости, так что за язвительность по отношению к бабушке будешь наказан.
– Бабуль, виноват, – покаянно склонил он голову. Понял, что не шучу.
Чувствую себя разбитой, больной, старой кошелкой, от этого и характер портится.
А когда выяснила, на чем мы поедем, так вообще нервный тик начался.
– Внук, я, по-твоему, кто? Мата Хари? Или, может, юная наездница? Прошло мое время входить в горящие избы и бросаться наперерез несущимся коням. По-твоему, как я на лошадь сяду? Пожалей мой ревматизм!
Хорошо внуку – я его часто водила на занятия конным спортом, опять же по настоянию отца. С лошади он не упадет. Я тоже имела дело с этими благородными животными, но это когда было-то? Боюсь, все навыки склерозом вышибло, да и не в моем состоянии сейчас акробатикой, по ошибке названной верховой ездой, заниматься.
– Ирва, у нас нет другого транспорта, – вмешался Олуш.
– Это ваши проблемы, – отрезала я.
– Старуха, – впервые подала голос зеленая девица, – чего же тут сложного? Лошадки хорошие, довезут нас быстро, тебя только ждем. Солнышко пока доброе, светит несильно. Нам надо быстрее собираться, пока солнце злым не стало.
Я замерла.
– Деточка, во-первых, старухой меня может называть только зять. И то лишь потому, что это замечательный повод для того, чтобы кинуть в него сковородку. Во-вторых, твоя лексическая идиома завела меня в тупик. Тебе никто не говорил, что когда ты молчишь, то кажешься умнее? И в-третьих, ты хоть представляешь, что будет с моим ревматизмом, артритом и остальными болячками после дня тряски в седле? Вижу, что не представляешь. Так вот, когда доживешь до глубокой старости, вспомни мои слова и попробуй залезть в седло. Хотя умственно отсталые до преклонных лет не доживают.