Эти серьезные заботы помешали его спокойной медитации, а затем и отдыху — уже упоминавшимися внезапными пробуждениями, — равно как и комар, сильно докучавший ему на протяжении почти всей ночи. Не в силах уснуть, брат Гаспар время от времени зажигал ночник, чтобы увидеть, куда село насекомое, и без всяких церемоний покончить с ним, но жужжание прерывалось, едва лишь проклятая букашка чуяла, что он собирается включить свет, как то обычно и происходит в таких случаях, когда начинает казаться, что эти твари предугадывают человеческие действия, и, сколько бы брат Гаспар ни вглядывался в стены и мебель, ему не удавалось различить место, где сел комар.
Не было еще и шести утра, когда для пущего издевательства послышался стук молотка, превративший его отдых в настоящую пытку, так что он даже высунулся в окно, чтобы определить источник этой напасти, но в тот же самый момент стук прекратился.
Уже начало понемногу светать — чудное время для тихой, уединенной молитвы, но душа монаха пребывала в безмерном смятении, и он даже не смог с подобающей набожностью помолиться за усопших, ведь разве не была чистой воды безрассудством мысль о том, что причиной его срочного вызова в загадочный Ватикан послужило не что иное, как просьба вынести суждение, не завладел ли Нечистый престолом святого Петра? И кто же его призвал? Сам Папа, как то можно было заключить по ватиканским посланиям, которые вручал ему приор? Или это кардинал Кьярамонти устроил его поездку? А что сказать об этом странном персонаже по имени Лучано Ванини, уверявшем, что он посланник Папы и существует на свете, чтобы служить ему, но на самом деле был величайшей помехой и приносил дурные новости, раз за разом откладывая столь желанную аудиенцию под расплывчатыми и подозрительными предлогами? Неужели он был не только содомитом, но и слугой Вельзевула? Дело в том, что уже с самого начала он заметил в монсиньоре Лучано Ванини кое-какие обескураживающие черты, как, например, чрезмерная жеманность и не менее чрезмерная забота о собственной персоне (он, несомненно, красил свои седины и делал маникюр); светскость, которой он щеголял (он упрямо водил брата Гаспара по магазинам, насильно заставлял посещать романтические уголки, культивировал безрассудную фамильярность и выставлял напоказ свою глупую и вульгарную нежность, вплоть до того, что однажды едва не осмелился наброситься на брата Гаспара с нелепой и неприличной щекоткой) и, наконец, полное отсутствие чувства собственного достоинства, которое он проявлял ежеминутно, ведя себя как несдержанный шарлатан, будучи при этом не кем иным, как личным слугой Его Святейшества. Так не были ли неуместными любые подозрения, зарождавшиеся в груди брата Гаспара? Разве не могло оказаться, что пасторальный стиль Лучано отличается от его собственного и в этом все дело? Нет, он уже продемонстрировал, что нет, но вначале Гаспар был склонен верить, что подозрения, которые он испытывал в отношении монсиньора, были подозрениями монаха, возможно чересчур удалившегося от светской жизни. «Каким наивным я был, не доверяя внешности», — думал он, обещая себе впредь не быть таким робким в своих суждениях и оценках.
Дело в том, что с самого своего приезда четыре дня назад и не считая Лучано Ванини и партии в покер, когда его самым низким образом обчистили, брат Гаспар чувствовал себя вне игры. Его единственным девизом оставалось «ждать»: ждать, что какие-либо новые сведения наведут его на след того, что происходит в ковчеге святого Петра.
Чтобы отделаться от этих тревожных мыслей, выражавшихся в некоем недомогании, мыслей, в которых досада играла едва ли не одну из главных ролей, он решил заняться повседневной рутиной: сделал упражнения на растяжку, посвятил несколько минут медитации, помолился и наконец позавтракал фруктами и йогуртом. Эти первые часы дня — раз уж изучение досье, которое передал ему кардинал Кьярамонти, было в данный момент невозможно — он провел, правя небольшое эссе, посвященное поэме маэстро Экхарта «Granum sinapis», [6] которое, в свою очередь, было всего лишь прологом к более честолюбивому и, с богословской точки зрения, более глубокому труду, в данный момент занимавшему его мысли, вслед за чем уже в служебные часы он снова (и снова безрезультатно) звонил монсиньору Ванини, которому, по крайней мере, смог оставить разгневанное послание на автоответчике. Затем он позвонил кардиналу Кьярамонти — уведомить, что аудиенция с Его Святейшеством отложена и поэтому он считает назначенный накануне обед лишенным смысла, хотя и не смог связаться с кардиналом лично, вследствие чего был вынужден обратиться к секретарю его высокопреосвященства, монсиньору Луиджи Бруно, который с самого начала выказал себя крайне неучтиво, можно даже сказать, проявил нетерпение, переросшее в раздражение, будто уделить монаху три минуты было для него плачевной тратой времени среди многих обременяющих его обязанностей. После этого досадного инцидента, оставившего в его душе новый унизительный след, про который не так-то легко было позабыть, он позвонил в монастырь, где надеялся найти духовное и денежное вспомоществование. К сожалению — приор уехал в город, — он смог переговорить только с Марселино, который всецело был объят тревогой, показавшейся брату Гаспару несостоятельной и вызванной уроном, что причиняли в саду семенам, плодам и корням расплодившиеся во множестве мыши.
— А кошки на что же, Марселино?
— Кошки съедят трех, придушат двух — и довольны! А мышей-то сотни!
— Ради Бога, успокойся, Марселино, это еще не конец света. Коли б ты только знал, что тут со мной творится…
— Что мне делать, Гаспар? — спросил Марселино, не обращая внимания на его жалобы. — Я просто в отчаянии!
— Есть одно средство, Марселино, есть одно средство. Или, лучше сказать, целых два, которые ты можешь применить вместе для большего эффекта. Первым делом, кипятишь воду…
— Сколько?
— Несколько кастрюль, а потом идешь с этой водой в сад и льешь ее в норы, тем самым ошпарив самих мышей и их детенышей.
— А второе?
— Терпение, дружище, терпение. Во-вторых, опыт должен подсказать тебе, что, хоть ты и залил кипятком норы, где матери производят и выкармливают потомство, полагаться на это нельзя, поскольку ничто не гарантирует, что мыши не вернутся. Так что посади куст бузины, а еще лучше два, в каждом конце сада: запах ее листьев неприятен всем грызунам и в конце концов отпугивает их.
— А где мне взять бузину? — в отчаянии вопросил садовник.
— Послушай, Марселиио, мне бы твои заботы. Возле кухни я посадил три куста, специально, чтобы оберегать наши запасы. В любом случае спроси у Камачо, кладовщика, он поможет тебе с черенками и научит, как действовать.
— Ах, будь ты с нами, Гаспар, совсем бы другое дело было.
— Да, но меня категорически не хотят отпускать.
— Категорически? Ты что, заболел?
— Категорически, то есть принудительно.
— Ага, Но как у тебя — все в порядке?
— Нет, по правде говоря, нет.
— Папа уже принял тебя?