— Такая музыка существует. Ее играют. У нее есть свои слушатели.
— Возможно, не знаю. В лучшем случае — сомневаюсь, но раз вы утверждаете, что… Видите ли, все очень просто. Вспомните прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси. Вступительная тема флейты заканчивается на… на…
— На ля-диезе, мсье.
— Да-да, на ля-диезе. Один из моих англосаксонских коллег, господин Гриффит, датирует начало современной музыки именно этим произведением. Логически рассуждая, Дебюсси не должен был бы написать эту ноту, но, оставив висеть в воздухе неопределенность гармонии и ритма в первых двух тактах, рассмотрев тональность соль мажор в третьем, Дебюсси совсем отказался от него и написал заключительное ля-диез. И с этим его ля-диезом мир закачался. Гриффит не ошибается, но там, где он видит начало, я вижу конец западной музыки. Вот, все очень просто. По крайней мере у меня есть отправная точка для моей «Истории музыки».
Жиль чувствовал себя лишним в этой дискуссии специалистов. Однако он решил не уходить, поскольку только Летайи до сих пор встречался с Дюпарком. Поведение профессора его очень интересовало. И он думал, до чего дойдет этот Дюпарк со своими оригинальными суждениями.
— Так что же более шокирующее, — спросила Летисия, — ля-диез Дебюсси или интервал уменьшенной септимы в королевской теме одна тысяча семьсот сорок седьмого года?
— Вы удивительны, мадемуазель Форцца. Право, просто удивительны!
— О, менее, чем вы, профессор. Я убеждена, что этот интервал уменьшенной септимы вас шокирует, и однако вы предлагаете зеркальное отражение королевской темы для экзамена по фуге. Но ведь как в перевернутой, так и в нормальной фуге мы имеем этот интервал. Тогда почему был такой выбор?
— Вы спрашиваете меня об этом уже во второй раз. Я очень сожалею, что выбрал королевскую тему.
— Это был вызов?
— Никакого вызова. Это смешно.
— Конечно. Вызов студентам, и еще, простите меня, пожалуй, с некоторой долей садизма, да к тому же еще вызов самому себе.
— Однако с уверенностью можно сказать, что гипотеза о передаче темы из эпохи в эпоху — весьма спорная. Я изучил партитуры и полагаю, что вы обобщаете.
— Не думаю, что я, как вы говорите, обобщаю, но не это главное. Главное — та особенная трудность, которую создает уменьшенная септима. Я, должна вам сказать, не уверена, что Бах добровольно выбрал свой си-бекар после ля-бемоля.
— Действительно, не исключено, что так. Вы предполагаете, что это каприз Фридриха Второго? Но чего ради?
— Я убеждена, что тема что-то означает.
— Музыка всегда что-нибудь означает. По крайней мере так было до ля-диеза Дебюсси. Она заставляет нас смеяться или плакать, задумываться или рассуждать, она нас успокаивает или возбуждает. Чаще всего она нас трогает, и мы даже не знаем почему. Мы не знаем, чем нам больше нравится та мелодия, а не эта, просто она нам нравится больше. В противовес другим искусствам музыка нематериальна и, следовательно, имеет прямое отношение к душе и не требует истолкования. Не ищите его в ней.
— Почему же многие великие произведения пытаются передать природу или некоторые чувства? Опера…
— Ах, опера! Я ждал от вас этого. Опера, как и танец, жанр второстепенный, она полностью зависит от музыки. Опера в музыке — все равно что комикс в литературе. Но это не мешает нашей непросвещенной буржуазии кричать о гениальности…
— Вы преувеличиваете…
— Совсем немного. Опера зиждется лишь на простых чувствах: любовь и ненависть, гордость и раболепство, честолюбие и честь… Ограниченные схемы, понятные большинству. Понятны картины… но не музыка.
— Самое любопытное, — заметила Летисия, — что некоторые из самых великих музыкальных страниц посвящены именно опере.
— Вы не ошибаетесь. Это какая-то тайна. Когда думаешь, что Моцарт поочередно отдает свой талант то простушке Констанце в «Похищении из сераля», то глупцу Фигаро, то заносчивому Дон Жуану… Эти марионетки не заслуживают его музыки…
— Не заслуживают, правда, — согласилась Летисия. — А Вагнер? С его толстыми воинами с белокурыми косами, которые с грозными криками разгуливают по Валгалле… [130]
— Да в конце концов… не важно как, но опера всего лишь рассказывает сказки взрослым детям. Музыка же — сама по себе истина, она ничего не рассказывает. Она таит в себе и для себя смысл. Она возвышает чувство.
— Даже помимо оперы искушение экспрессионизмом в музыке очень сильно, — заметила Летисия.
— Да, но чудо, если несколько страниц, которые опускаются до этой поверхности, остаются достойными интереса. Так, к примеру, изображение пейзажей в симфонических поэмах невыносимо…
— Прежде всего у Бетховена…
— Да, верно! — воскликнул Дюпарк радостно. — Когда думаешь о его примитивном символизме в Шестой симфонии или о гротеске Судьбы, которая стучит в дверь в Пятой. Это звучит вот так:
Судьба. Бум, бум, бум, б-у-у-м!
Бетховен (в трепете). Кто там?
Судьба (настойчиво). Бум, бум, бум, б-у-у-м!
Бетховен (в ужасе). О Боже, это Судьба!
Смешно! Но, несмотря на это, все остальное — шедевр. В ут-минор, как «Приношение». Вы не обнаружили совпадения, Летисия?
— Нет, с этой симфонией — нет.
— К счастью, он вернулся на путь истинный в других своих произведениях. Что касается меня, то я намного больше предпочитаю его квартеты. А именно — Четвертый, ут-диез-минор. К сожалению, полутон чрезмерен… но в ту пору это имело место.
У Летисии было такое чувство, будто профессор Дюпарк развивает ее открытие о преемственности, потому что она сама рассказала ему о Четвертом квартете по телефону. Но она предпочла сменить тему разговора:
— Что вы думаете о символизме тональностей? Королевская фуга написана на масонскую тему?
— Из-за трех бемолей при ключе? Это очень забавно. По-видимому, эта символика присутствует в других произведениях, но наверняка — не в королевской фуге. Если бы речь шла о масонской теме, мы нашли бы и предшествующие примеры, а их нет. И потом, если вы начинаете искать символы, то конца этому не будет. Погодите, сейчас я вам кое-что покажу.
Профессор Дюпарк встал, обошел письменный стол, придвинул небольшую лесенку к книжному шкафу, чтобы можно было дотянуться до самых верхних полок, поднялся на две ступеньки и достал старинную книгу в потрепанном переплете. Спустился он быстрее, чем поднимался, и, на ходу уже перелистывая страницы, сел рядом с Летисией. В эти минуты он походил на безобидного мыслителя, погруженного в свои книги.
— Вот здесь. Слушайте, это типология тональностей, установленная задолго до Баха многими авторами: «Ут-мажор: веселый, боевой, наивный, ясный! Ут-минор: мрачный и печальный, жалобный; ми-бемоль мажор: жестокий и суровый; ля-мажор: радостный и сельский, молодой», и так далее… И можно наверняка найти и другие символы. Но вы знаете, что до Баха тональности звучали по-разному. Его метод «темперированного» клавира, даже если сам он полностью не применил его, привел к унификации тональностей. Они утратили специфическую окраску, какая была некогда.