— Господа члены Совета, дорогие друзья, наше заседание официальное, но протокол мы вести не будем. Я счел необходимым собрать вас, чтобы принять срочное и важное решение. Я уверен, что наш уважаемый бургомистр, который сейчас, как вы знаете, находится в Дрездене, не осудит мою инициативу. Речь идет о канторе церкви Святого Фомы…
— Опять! — воскликнул Христоф Вилд, сапожник.
— Да… должен сказать вам, что в тот день, когда мы его избрали, мы не были в большом восторге…
— Это невероятно! — возмутился жестянщик Готлиб Киршбах. — Он уже столько нам досаждал. А теперь еще мешает спать!
— Полно, друзья, я знаю, что час не самый подходящий, но совершенно необходимо, чтобы наше собрание прошло втайне. Это было бы невозможно днем…
— Но почему такая секретность? — спросил Фридрих Готшед, ростовщик. — Если Бах опять что-то натворил, давайте оштрафуем его, как мы уже делали это… Я не вижу, в чем проблема, и еще меньше — почему мы должны держать это в секрете. Напротив, это побудит…
— Я должен сказать вам, дорогой коллега, что дело более серьезно, чем вы можете вообразить себе. Оно совсем иного свойства, чем те неприятности, к которым Бах нас уже приучил. Это касается не организации обучения или продолжительности работы, нет… это проблема совести. И репутация нашего города в опасности. Если мы позволим Баху придерживаться того пути, по которому он пошел, само имя нашего города — Лейпциг — станет для многих поколений синонимом скандала!
Слова первого секретаря потрясли членов Совета.
— Сразу скажу, вам трудно будет поверить мне, — снова заговорил он. — Должен признаться, когда сторож церкви Святого Фомы рассказал мне об этом, я сам ему не поверил, и тем не менее…
Секретарь выглядел подавленным тяжестью той тайны, которой ему предстояло поделиться с членами Совета.
Медленным торжественным движением он поднял лежащий перед ним лист бумаги. Не отводя от него взгляда, словно ему необходимо было убедиться, что он не грезит, что невероятное произошло и позор угрожает всему городу, он поднес лист к глазам и внимательно перечитал его. Члены Совета увидели, что это партитура, а не одна из тех писулек, которые Бах постоянно направлял Совету, жалуясь на условия, в которых ему приходится работать. Первый секретарь отложил рукопись и тяжело вздохнул.
— Сейчас вы сможете познакомиться с этой партитурой, она подписана Бахом. Это кантата, и называется она «Идите ко всем народам». Текст написан на латыни.
Ропот пробежал по рядам присутствующих. Глава 28 Евангелия от Матфея? И к тому же еще на латыни?
— Партитура — к сожалению, прекрасная — более красноречива, чем все слова…
Первый секретарь передал партитуру своему соседу справа, граверу Лёзнеру, который слыл человеком здравым и мудрым. Взгляды всех обратились к нему. Лёзнер внимательно начал читать, но через несколько секунд он побледнел и руки его затряслись. Чтобы унять дрожь, он положил их на свой пюпитр и продолжил чтение все с большим напряжением. Потом передал партитуру соседу со словами: «Боже мой, Боже мой…»
Рукопись обошла всех присутствующих, вызывая в зависимости от темперамента членов Совета возгласы удивления, гнева, возмущения. Но главным было чувство страха. Все заговорили разом, возник спор, но его резко оборвал первый секретарь:
— Друзья мои, брань ни к чему не приведет. Мы, ответственные за наш город, собрались здесь, чтобы защитить его от угрозы, которая нависла над ним, и имя этой угрозы — Иоганн Себастьян Бах!
— Да! — крикнул сапожник Вилд. — Не позволим разразиться скандалу!
— И чем скорее и решительнее, тем лучше! — добавил Готлиб Киршбах.
— Кто еще знает об этом? — спросил Лёзнер.
— Очень немногие, думаю. Возможно, его жена, может быть, переписчик, услугами которого Бах воспользовался…
— В общем, ничего, что могло бы обуздать его, — вздохнул Киршбах.
— Ничего… кроме…
Первый секретарь обвел присутствующих ласковым взглядом. Все эти добропорядочные лейпцигские буржуа с уверенностью могут наилучшим образом улаживать вопросы здоровья жителей или коммерческие связи с ганзейскими княжествами, но в состоянии ли они по-настоящему противостоять столь серьезному моральному кризису? Да и сам он, будучи значительно старше и опытнее их, сможет ли подсказать им правильный выход из положения?
— Кроме того, что эта кантата — не случайное его сочинение. Насколько мне известно, у него имеется еще кое-что того же жанра: полный литургический цикл…
Он думал, что его последнее сообщение вызовет новый всплеск возмущения у его коллег, но предательство Баха слишком потрясло их. Члены Совета молчали.
Тишина была долгая и томительная. Одна свеча медленно погасла. Наконец Лёзнер произнес слово, которое, хотя оно и прозвучало совсем тихо, отозвалось в голове каждого из присутствующих на этом призрачном заседании Городского совета Лейпцига. Короткое слово, простое и однозначное, с помощью которого было решено много проблем со времен подвига Прометея:
— Огонь…
Париж, наши дни
До чего же он докопается? Вот уж повезло, что мне выпал этот настырный тип! И к тому же еще страстный меломан. Нет бы заняться какими-нибудь другими расследованиями. С головой погрузился в это дело и даже без колебаний впутал в него малышку Летисию. Несчастная девочка, она не подозревает, во что лезет. Хуже всего то, что она не бесталанна. Ну почему бы ей не поставить крест на этой истории, забыть о неудачнике Фаране и о старом извращенце Морисе Перрене? Отправить их на тот свет — да это просто оказать им услугу. Согласитесь с этим, братья мои, пока не поздно! Ведь все идет к тому, что дело примет опасный оборот.
Может, я должен был дать время Фарану предать гласности свое открытие. Уменьшенная септима: как прекрасно! Что ж, они, возможно, разгадали секрет Фридриха, но больше-то ничего. И не этого не хватает для расшифровки фуги. Можно найти много толкований, несовместимых одно с другим. Хорошенькая штука, а? И потом, они должны были бы подумать о цвете! Это прекрасно, цвета! С королевской темой в целом нужно суметь воссоздать небесную радугу. Луч солнца, проникающий в определенный час через витраж… Нет, самое досадное, что они вспомнили и о других композиторах, не ограничились Бахом. Обычно все останавливаются на Бахе и Фридрихе, даже если профессионал занимается этим как любитель. Надо сказать, что с выбором безумца Веберна Малер не ошибся. Веберн не отмахнулся от этих пяти нот, не счел их обычной серией. Это уже слишком! Язык Баха здесь мы считаем более непонятным, чем когда-либо, а этот господин вдруг находит способ переписать оригинальную фугу! Даже Моцарт не осмелился на такое, он изложил тему очень ясно, но дальше не пошел… В конце концов, моя задача безотлагательна. Главное — этот тронутый сыщик-меломан. Как его утихомирить? Если я уберу его, то выиграю только время, и все. Его ребята продолжат дело. Сейчас надо бы устроить хорошую резню. Да, так было бы лучше всего. Но тогда всех вместе, в какой-нибудь аварии, например. Или же исключаем только Летисию. Но раз записка ее не останавливает, то, возможно, и ее. А без нее к разгадке секрета не продвинуться. Да, я займусь ею. Нужен лишь подходящий случай. Я должен что-то придумать. Как Иоганн Себастьян в королевской теме. Но нечто кровавое. Представляю, как в Потсдаме Фридрих, получив партитуру «Музыкального приношения», перелистал ее, пришел в восторг, промурлыкал свою тему. А в Лейпциге… в Лейпциге Бах смеялся… Я уверен, что он смеялся. Но я не смеюсь. Господь тоже никогда не смеялся. Нигде в Евангелии нет даже намека на то, что Он смеялся. А Бах, изменник, смеялся. Не простим его, Господи, даже если он сам не ведал, что творил.