Джонатан втиснул стаканчики в переполненное мусорное ведро и пошарил в шкафчике, где оставалась еще банка тушеных бобов. Поискал чистую тарелку. Напрасный труд. Сполоснув под краном самую чистую среди грязных, он вывалил в нее бобы и сунул в микроволновку. Пока печка не засвистела, он решил налить себе молока, но, увидав на упаковке срок годности, передумал в пользу колы.
Пожирая обжигающе горячие бобы, он обдумывал свои дальнейшие действия. Это должно произойти сегодня. Завтра возвращаются родители. Он взял банку колы и потянул за кольцо. Банка с шипением взорвалась, и кола полилась на пол. Черт!
Возле мойки висело кухонное полотенце. Он бросил его на пол, чтобы вытереть лужу. Но полотенце было заскорузлое и твердое, от предыдущей лужи.
Джонатан плюнул и зашвырнул его в мойку.
Вернувшись к себе, он отправил сообщение Саймону. Ответ пришел почти сразу. Они договорились встретиться у Галереи современного искусства в семь. Они возьмут такси и поедут куда-нибудь, на выбор Джонатана.
Вот как все просто.
Джонатан выключил компьютер и отправился в душ, прихватив с собой водку. Пока вода лилась ему на голову, он во всю глотку распевал песни. Никто не барабанил в дверь, чтобы поторопить его, и не приказывал заткнуться.
К телефону подошла мать Крисси. Она сказала, что Крисси уехала в пятницу вечером и вернется не раньше вечера воскресенья.
— А что такое, милочка? Все в порядке?
— Все хорошо, — заверила Рона. — Я только что из Парижа и хотела с ней поговорить. Мобильный она, наверное, отключила. Вы не знаете, как еще можно с ней связаться?
— Нет, милочка. Она за город уехала, с палаткой. — Рона услышала стук хлопнувшей двери. — Мне пора, дорогая. Как Крисси приедет, я сразу передам, чтоб вам позвонила.
Сердце у Роны оборвалось. Она корила себя за то, что не прослушала тогда сообщения. Но что это изменило бы? Ее не было дома, когда звонила Крисси.
Она пошла на кухню.
В монастырском садике ее знакомый садовник окучивал граблями рододендроны. Он, должно быть, почувствовал, что за ним наблюдают, ибо поднял голову и помахал ей. В другое утро она вынесла бы ему кофе. Но не сегодня.
На автоответчике было сообщение от Шона, которое прерывалось почти сразу. Со второй попытки ему удалось записать почти полпредложения. Потом звучал другой голос — едва узнаваемый голос Крисси.
С какой стороны ни посмотри, история о поездке за город не выдерживала критики. У нее промелькнула мысль, что Тони может быть в курсе. Надо позвонить ему. Ответил заспанный женский голос. Извинившись, Рона спросила:
— Тони дома?
— Минутку, сейчас я его позову.
— Похоже, я ломаю тебе весь режим, — сказала она, когда он взял трубку.
— Ничего страшного. С возвращением. Как жизнь?
— Хорошо. Слушай, Крисси не говорила тебе, куда она собирается на уикенд?
— Нет. С чего бы это? — Он задумался. — Постой-ка. Припоминаю, было кое-что. Днем ей позвонили, и она заволновалась. Сказала, что отец опять начал буянить.
— Так. Спасибо. Может, это оно и есть.
— Моя помощь понадобится?
— Нет, я не думаю.
— Тогда до понедельника.
Открытку и газету принесли, пока Рона принимала душ, все еще не зная, что же ей делать дальше. Она отнесла почту на кухню и положила на стол. На открытке она увидела Сакре-Кёр в ярких лучах солнца.
Дорогая Рона,
Здесь вкусная еда, хорошее вино и великолепная музыка.
Соскучился. Скоро позвоню.
С приветом, Ш.
Дрожащей рукой она положила открытку обратно. Шон пока не бросил ее. Но это значит, что он знает о ней не больше, чем она о нем.
Развернув газету, она увидела Эдварда, который самодовольно улыбался над статьей, занимавшей целую полосу. Она бегло просмотрела статью.
«Эдвард Стюарт, привлекательное лицо нового шотландского консерватизма», — пробормотала Рона. Даже Джим Коннелли не смог подпортить тщательно оштукатуренный фасад. Но по крайней мере, Эдвард — не на первой станице, что, несомненно, его разозлит.
Мельком взглянув на материал о преступлениях педофилов, Рона отложила газету. Сейчас она была не в состоянии переварить эти ужасы. Но потом заметила фамилию Билла Уилсона и снова взяла газету. На этот раз она прочитала все внимательно.
После вспышки гнева Билл Уилсон чувствовал себя внутренне опустошенным. На сей раз вышло так, что он обратил гнев на себя самого, а это пагубно сказывалось на его сердце и желудке. По крайней мере, Маргарет была такого мнения. Да он и сам это знал.
Также он знал, что нельзя ничего с этим поделать. Смерть именно этого мальчика и обстоятельства этой смерти отчего-то близко его задевали, но отчего — объяснить он не мог. Мало того, что у него скакало давление, что скакало давление у жены, доставалось еще и детям.
— Мы не можем жить в тюрьме, — заявила дочка после очередного скандала, — когда-нибудь тебе придется выпустить нас на волю.
И она была права.
Едва газеты взялись за педофилов, как у команды Гейвина Маклина, занимавшейся сетевыми розысками, начались проблемы. Стали без следа исчезать сайты, имевшие отношение к делу, как будто их никогда и не существовало. И расследование топталось на месте.
Много догадок возникло по поводу шторы, но ни одна не подтвердилась. Видевшие Джеми незадолго до смерти не объявлялись. Никто из жильцов подъезда не заметил ничего подозрительного. И неудивительно, поскольку многие из них сами нарушали закон.
Билл предупредил Дженис, что идет в столовую. Он обещал Маргарет не забывать о еде, если засидится на работе.
— В службу психологической помощи детям поступил один звонок, который вас заинтересует, — сказала Дженис.
Билл догадывался, что констебль посвящает этому делу не меньше времени, чем он сам, то есть целую прорву.
— Давайте поговорим об этом в столовой? Я угощаю, — предложил он.
— Ну и угощение, — простонала Дженис.
Взяв себе по порции так называемой овощной лазаньи, они уселись за стол.
Сначала Билл угрюмо изучал содержимое тарелки, потом поднял голову и взглянул на подчиненную. Когда он был в ее возрасте, люди слыхом не слыхивали о педофилах. А теперь чуть ли не каждую неделю они кого-то насилуют. Но так было всегда. Только в прежние времена дети помалкивали, потому что знали, что им не поверят.
— Этот звонок по телефону доверия…
— Это важнее, чем лазанья, Дженис?
— Возможно.