— Всё ясно. Ты сильна в компьютерном моделировании, но тебе не хватает некоторых сведений из биологии. Что делает мозг мыслящей единицей? Его строение. Нейроны все одинаковы, думать их заставляет только способ связи между ними. Это как… Хм. Смотри! Представь себе план города.
— Представила. Это Лондон.
— А теперь пусть все дома оторвутся от своих мест и перемешаются. Теперь снова расставь их по порядку. Для этого есть бессчётное число вариантов, но только из одного из них получится Лондон.
— Хорошо. А откуда каждый дом знает, где его место? — Уивер вздохнула. — Нет, давай начнём с другого. В мозгу соединены совершенно одинаковые клетки — почему вместе они оказываются чем-то гораздо большим, чем сумма составных частей?
Эневек поскрёб затылок:
— Как это объяснить? О’кей, вернёмся в наш условный город. Пусть там строят высотный дом. Скажем, строит его тысяча рабочих. Они все одинаковы, пусть будут клонированные.
— О боже. Это не Лондон.
— У каждого из них своя роль, определённое ремесло. Но ни один не знает общий план. И тем не менее, сообща они строят дом. Если ты поменяешь их местами, начнётся путаница. Десять рабочих, например, передают друг другу по цепочке кирпичи, и вдруг среди них затесался один, который завинчивает шурупы. Вся работа остановится.
— Понимаю. Пока каждый на своём месте, работа идёт.
— Они взаимодействуют.
— И всё-таки вечером расходятся по домам.
— На следующее утро опять все собираются на стройке, и дело продвигается. Ты можешь сказать: работа идёт, потому что есть прораб, но без рабочих он дом не построит. Одно обусловливает другое. Из плана возникает взаимодействие, а из него возникает план.
— Значит, есть тот, кто планирует.
— Или рабочие и есть план.
— Тогда каждый рабочий должен быть закодирован немного иначе, чем его коллега.
— Правильно. Рабочие только с виду одинаковы. О’кей, существует план. О’кей, они закодированы. Но что тебе нужно, чтобы из них получилась сеть?
Уивер задумалась:
— Подключить волю?
— Проще.
— Хм. — И вдруг она поняла, что имел в виду Эневек. — Коммуникация. На языке, который все понимают. Весть.
— И какова эта весть, когда утром все вылезают из своих постелей?
— «Я иду на стройку, работать».
— А ещё?
— «Я знаю, где моё место».
— Правильно. Хорошо, это рабочие, малопригодные для сложных задач. Просто крепкие парни. Они постоянно потеют. По какому признаку они узнают друг друга?
Уивер взглянула на него и скривилась:
— По запаху пота.
— Точно!
— Ну у тебя и фантазии.
— Это из-за Оливейра, — засмеялся Эневек. — Она же рассказывала про бактерии, которые выделяют что-то вроде запаха.
Уивер кивнула. Это имело смысл. Запах — это вариант.
— Я обдумаю это в бассейне, — сказала она. — Пойдёшь со мной?
— Плавать? Сейчас?
— Плавать? Сейчас? — передразнила она его. — Не сидеть же колодой в закрытом помещении.
— Я думал, это нормально для компьютерных придурков.
— Я похожа на компьютерного придурка? Бледная и рыхлая?
— О, ты самая бледная и самая рыхлая из всех, кого я встречал, — улыбнулся Эневек.
Она заметила в его глазах блеск. Мужчина был невысокого роста и плотный — никак не Джордж Клуни, но в этот момент он показался Уивер высоким, уверенным и красивым.
— Идиот, — сказала она с улыбкой.
— Спасибо.
— Да я основную часть работы проделываю на природе. Ноутбук в сумку и — марш! Вот так сидеть на одном месте — у меня плечи судорогой сводит.
Эневек встал и подошёл к ней сзади. Она думала, он уходит. А потом вдруг почувствовала на своих плечах его пальцы. Он проглаживал её шейные мышцы, разминал область лопаток.
Он делал ей массаж.
Уивер напряглась. Она не была уверена, что ей это нравится.
Нет, нравится, нравится. Но теперь она не знала, хочет ли этого.
— Ничего ты не напряжена, — сказал Эневек. Он был прав. Тогда для чего она ему это сказала?
Она резко встала, его руки соскользнули с неё, и она тут же поняла, что сделала ошибку. Лучше ей было оставаться в кресле.
— Тогда я пошла, — сказала она смущённо. — Плавать.
Он спрашивал себя, что же он сделал не так. Отчего её настроение вдруг резко изменилось. Может быть, ему следовало спросить у неё, прежде чем приступать к массажу? Может, он с самого начала неправильно оценил положение?
Куда тебе, думал он. Сидел бы уж со своими китами. Эскимос несчастный.
Он хотел разыскать Йохансона и продолжить с ним обсуждение разума одноклеточных. Но как-то вдруг потерял к этому интерес. И отправился на нижнюю палубу, где Грейвольф и Делавэр делали пересменку между МК6 и МК7.
* * *
Лаборатория
Йохансон пообещал Оливейра пригласить её на настоящий ужин с омарами — когда всё кончится. Потом он выловил из симулятора одного краба при помощи «Сферобота». С кажущимся отвращением держа в манипуляторе почти безжизненное животное, робот проследовал к герметичному боксу, опустил в него краба и закрыл.
Бокс через шлюз попал в сухое помещение, там его окатили перуксусной кислотой, промыли водой, подставили под щёлочь натрона и через следующий шлюз вывели в лабораторию. Какой бы ядовитой ни была вода в танке, теперь бокс был обезврежен.
— Вы уверены, что справитесь в одиночку? — спросил Йохансон. Он условился о телефонной конференции с Борманом, который готовил на Ла-Пальме включение отсасывающего хобота.
— Не беспокойтесь. — Оливейра взяла бокс с крабом. — Если что, я подниму крик. В надежде, что на него прибежите вы, а не этот противный Рубин.
Йохансон сожмурился в улыбке:
— Что, вам он тоже не по нутру?
— Я ничего не имею против него, — сказала Оливейра. — Но уж очень ему охота Нобелевскую премию. Кстати, где он? Собирался проводить со мной анализ ДНК.
— Ну так и радуйтесь.
— Я радуюсь. Я только спрашиваю, где он шляется.
— Делает что-нибудь полезное, — примирительно сказал Йохансон. — Он, вообще-то, неплохой парень. Не воняет, никого не убил, и ещё целая куча достоинств. Нам совсем не обязательно его любить, лишь бы дело двигал.
— А он двигает дело? Придумал хоть что-нибудь путное?
— Но, сударыня, — Йохансон развёл руками. — Хорошей идее всё равно, кто её будет иметь.