– Но ночью?
– А, вы еще не видели собак? Их двенадцать. Доберманы. Натасканы не трогать людей в форме и еще двенадцать человек, руководство, в любой одежде. Разумеется, отличают их по запаху. Их выпускают на территорию фермы после захода солнца. После этого любой пеон и незваный гость проживет здесь лишь несколько минут, пока собаки не подбегут к нему. После этого шанса выжить у него не будет. Как и у вашего наемника. Что он собирается сделать?
– Не имею ни малейшего понятия. Если у него есть хоть толика здравого смысла, полагаю, он уже отправился восвояси.
Ван Ренсберг снова рассмеялся.
– И поступил правильно. В Южной Африке, в Каприви-Стрип, у нас был лагерь для смутьянов, которые причиняли много неприятностей городским властям. Я заведовал этим лагерем. И знаете, что я вам скажу, мистер ЦРУ? Из лагеря никому не удалось убежать. Ни одному человеку.
– Это впечатляет, будьте уверены.
– Хотите, расскажу, как я этого добился? С помощью минных полей? Нет. Прожекторов? Нет. Поставил два концентрических сетчатых забора с колючей проволокой поверху, а между ними поселил диких животных. В прудах крокодилов, в траве – львов. И ни у кого не возникло желания попасть им в зубы. – Он посмотрел на часы. – Уже одиннадцать. Я отвезу вас по дороге к нашему блокпосту в седловине. Полиция Сан-Мартина пришлет за вами джип, на котором вас доставят в отель.
Они возвращались к воротам в поселок-колонию и к дороге, ведущей к блокпосту, когда под приборным щитком затрещала рация. Ван Ренсберг выслушал сообщение, переданное ему из радиорубки в подвале под особняком. Оно ему явно понравилось. Он отключил рацию и указал на горный хребет.
– Люди полковника Морено этим утром прочесали джунгли от шоссе до гребня и нашли лагерь американца. Брошенный. Вы, скорее всего, правы. Я думаю, он увидел достаточно, чтобы понять, что соваться сюда не стоит.
Впереди показались большие ворота, ведущие в поселок, и ряды белых домиков за ними.
– Расскажите мне о ваших сельскохозяйственных работниках, майор.
– А что о них рассказывать?
– Сколько их? Где вы их берете?
– Примерно тысяча двести. Все преступники, нарушившие законы Сан-Мартина. И не стремитесь казаться святее папы римского, Макбрайд. В Америке есть колонии-фермы. Здесь тоже колония-ферма. И живут они, если сравнить с тюрьмами Сан-Мартина, очень даже неплохо.
– А после отбытия срока наказания их отпускают домой?
– Нет, – отрезал ван Ренсберг.
«Билет в один конец, – подумал американец, – выписанный полковником Морено и майором ван Ренсбергом. Пожизненное заключение. За какие правонарушения? Переход улицы в неположенном месте? Громкие крики в ночное время? Морено должен обеспечивать постоянную подпитку, поставлять все новых и новых пеонов взамен выбывающих».
– А как насчет охранников и обслуживающего персонала особняка?
– Это другое дело. У нас контракты. Все, кто работает в особняке, там и живут. Остаются там, когда хозяин в резиденции. Только охранники и руководство вроде меня могут входить на территорию непосредственно резиденции и выходить за пределы стены. Обслуга – никогда. Полотеры, садовники, официанты, служанки… все живут за стеной. Пеоны, которые работают на ферме, живут в своем поселке. Только мужчины.
– Ни женщин, ни детей?
– Нет. Они здесь не для того, чтобы плодиться и размножаться. Но есть церковь. Священник внушает им только одно – абсолютное повиновение.
Он не стал упоминать, что для тех, кто пренебрегает проповедью священника, у него припасено еще одно средство – плеть из кожи носорога, которую он с удовольствием пускал в ход на родине.
– Майор, может посторонний войти на территорию фермы, прикинувшись пеоном?
– Нет. Каждый вечер рабочие на следующий день отбираются управляющим фермы, который для этого приходит в деревню. Отобранные утром, после завтрака, собираются у ворот. Их проверяют по одному. Сколько людей нужно, столько и пропускают. Ни на одного больше.
– И сколько проходит через ворота?
– Примерно тысяча в день. Двести человек с техническими навыками направляются в различные мастерские, на мельницу, бойню, машинный двор. Остальные восемьсот – на прополку, полив, сбор урожая. Примерно двести человек каждый день остаются в поселке. Больные, уборщики, повара.
– Похоже, вы меня убедили, – кивнул Макбрайд. – У одиночки нет ни единого шанса, не так ли?
– Я вам так и сказал, мистер ЦРУ. Этот наемник дал задний ход.
Едва он произнес последнее слово, как снова затрещала рация. Майор нахмурился, слушая очередное сообщение.
– Что значит – визжит как резаный? Ладно, скажи ему, пусть успокоится. Я буду там через пять минут.
Он отключил связь.
– Отец Винсенте. В церкви. Что-то там случилось. Я должен заехать туда. Нам все равно по пути. Уж извините, придется задержаться на несколько минут.
Они проехали мимо пеонов, которые на ярком солнце вскапывали землю, готовя ее к поливу. Некоторые подняли головы, чтобы мельком взглянуть на проезжающий джип, за рулем которого сидел человек, обладающий над ними абсолютной властью.
Из-под сомбреро появились осунувшиеся, заросшие щетиной лица, кофейно-коричневые глаза. Но у одного из пеонов глаза были синими.
Он взбегал по ступенькам, ведущим к двери в церковь, и тут же скатывался с них, низенький толстячок с поросячьими глазками, в когда-то белой сутане. Отец Винсенте, духовный пастырь несчастных, отбывающих пожизненный срок.
На испанском ван Ренсберг знал лишь несколько слов, в основном команды. Священник едва мог изъясняться на английском.
– Скорее, майор! – выкрикнул он и нырнул в церковь.
Мужчины вылезли из джипа, последовали за ним.
Белая сутана мелькнула в проходе, обогнула алтарь, исчезла в ризнице. Главной достопримечательностью маленькой комнатки был стенной шкаф, в котором висели одеяния священника. Театральным жестом он распахнул дверцы и воскликнул: «Mira!» [58]
Пеон лежал в той же позе, в какой и нашел его отец Винсенте. Священник не попытался освободить его. Со стянутыми липкой лентой запястьями и лодыжками, с заклеенным ртом, из которого доносилось невнятное мычание. Когда пеон увидел ван Ренсберга, его глаза округлились от ужаса.
Южноафриканец наклонился и сорвал ленту со рта.
– Что он здесь делает?
Пеон что-то затараторил, священник выразительно пожал плечами.
– Он говорит, что не знает. Он говорит, что прошлым вечером лег спать, а проснулся здесь. У него болит голова, он ничего не помнит.