Я по-прежнему ничего не чувствую. И вдруг, как раз в тот момент, когда отсутствие какой-либо реакции начинает меня волновать, верхнюю мою половину бросает в пот, а в следующую секунду — начинает колотить. Ночь, полная кошмаров… Скоро настанет день, и дурной сон превратится в реальность.
Мы с физиком знакомы слишком недолго и не знаем, чего ждать друг от друга в критической ситуации. Поэтому, когда он поворачивается ко мне спиной, я не обижаюсь. Ничего личного, говорю я себе. Ему просто нужно подумать. Вопросы все равно всплывают, сами собой. Что творится у него в голове? Винит ли он меня за то, что я втянула его во все это? А я — виню ли его? За нерешительность, за то, что он не бросается меня утешать, не говорит: это такое же совпадение, как давешний ураган? Мы одиноки вдвоем. Ни людям в Стамбуле, ни даже друг другу помочь мы не в состоянии. Неловко откатываюсь от него подальше и ухожу в свои мысли, в свою битву.
В пять он молча встает с постели и готовит кофе. За все это время мы не обменялись и парой слов. Пьем кофе перед телевизором. Стамбул разрушен почти до основания. По официальным сведениям затонуло три танкера с нефтью. На берегах Босфора царит хаос. Среди руин воют женщины, мужчины мечутся с лопатами в руках. Не замолкая, на одном дыхании заходится криком младенец. Разоренный город погребен под густым слоем пыли. Полыхают вспыхнувшие из-за утечек газа пожары. Жуткие, немыслимые кадры. Мы смотрим, не в силах отвести глаза. Физик почти не моргает.
В одной логической плоскости тускло мерцает мысль: «Мало ли какие совпадения бывают». Ее тут же заслоняет другая — кричащая, будто газетный заголовок: «Габриэль Фокс и Фрейзер Мелвиль, утаившие важные сведения, стали виновниками кровавой бойни. На них лежит грех молчания повлекший за собой бедствие, сравнимое по масштабам с военным преступлением».
Наши дороги разойдутся. Мы не единство, не пара. Просто два отдельных и очень разных человека, оказавшихся вдруг на краю бездны. Как быть в таких случаях, нас никто не научит. Фрейзер Мелвиль уходит первым. Ругая себя за упрямство и глупость, открываю сайт «Мерлина» — маленькой, но, похоже, успешной организации помощи жертвам стихийных бедствий, которой после выхода на пенсию помогал мой отец. Перевожу тысячу фунтов. И хотя этот косвенный вклад в обеспечение несчастных турок палатками, медикаментами и врачебной помощью немного успокаивает мою совесть, облегчение длится недолго. Стоит мне выключить компьютер, чувство вины придавливает меня с прежней силой.
В девять, как обычно, я еду на работу. Просто потому, что не нахожу себе места.
Солнце палит так остервенело, что любая вылазка из дома превращается в тяжкое испытание, к которому готовишься загодя. Минералка, темные очки, крем, головной убор, когда-то бывшие необязательными аксессуарами, превратились в предметы первой необходимости. Небо давит, словно низкий потолок, готовый в любую минуту обрушиться под напором солнца. Перчатки в такую жару не наденешь, и по пути к машине колеса коляски скользят под мгновенно вспотевшими ладонями. Когда я наконец добираюсь до Оксмита, мне хочется одного — схватить первый попавшийся предмет и швырнуть его в стену, что очень некстати, потому что мне предстоит провести два занятия по управлению гневом, то есть каким-то образом донести до малолетних психопатов ту мудрость, жить в соответствии с которой катастрофически не получается у меня самой. Дав семнадцати подросткам задание (дышать ровно, воображать мирные пейзажи, позитивную энергию, и прочая, и прочая), лихорадочно обдумываю свой следующий шаг — короткое путешествие на лифте до начальственного кабинета, потому что молчать о пророчествах Бетани больше нельзя. Зная, как воспримет мои слова Шелдон-Грей, я заранее начинаю его презирать.
Сегодня мой босс не потеет, не гребет, не вытирается полотенцем, не пыхтит и не ухает. Доктор Шелдон-Грей застегнут на все пуговицы. На нем розовая рубашка и серый с розовым галстук. Гладкая кожа вокруг аккуратной бородки блестит от свеженанесенного крема. Такая степень подтянутости говорит о том, что на сегодня у него назначены встречи — настоящие встречи, с настоящими (не в пример мне) посетителями. Зря я выпила столько кофе.
— И кто же наша проблема на сей раз? — вопрошает босс, стоит мне появиться в его поле зрения. После разговора о записях Джой Маккоуни и побега с благотворительного приема я впала в немилость. Теперь я — лицо нежелательное. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что это наш маленький самодушитель со словесным недержанием, как бишь его?
Барабанит пальцами по полированному ореху стола.
— Вообще-то нет. Я хотела поговорить о землетрясении в Стамбуле.
— Ужасная трагедия. Я потрясен. Да. У Хассана Эхмета где-то в тех краях живут родственники. Я дал ему отпуск. Все рейсы на Стамбул отменили, но ему удалось добыть билет до Афин. Должно быть, он уже в самолете. Утром помчался прямиком в Гатвик, звонил мне уже оттуда.
Доктор Эхмет — с его тихим «хе», отвратительной стрижкой и кандидатской диссертацией, которая ждет верстки в издательстве Оксфордского университета, — как он там будет, среди разрухи и хаоса?
— Попробует добраться на машине, — продолжает Шелдон-Грей. — По правде говоря, я очень сомневаюсь, что мы снова его увидим. Психологам в Турции работы хватит надолго. Так что боюсь, придется нам здесь поднапрячься. Ну да нам не привыкать, верно? Так что там у вас?
— Бетани Кролл.
Лицо главврача каменеет. Не дожидаясь отповеди, выкладываю суть дела. Объясняю — как можно небрежнее, хотя меня трясет от страха и ярости, скрыть которые я далее не пытаюсь, — что Бетани Кролл в точности предсказала землетрясение. Доктор Шелдон-Грей начинает раскачиваться на стуле. А когда я упоминаю ураган «Стелла», другое ее «пророчество», начальственная голова дергается, как у осаждаемой мухами коровы. Минус шестьдесят процентов уважения плюс сорок процентов презрения, думаю я. И можно ли его винить? Большая моя часть разделяет его чувства. На предложение изложить все в подробностях он отвечает непреклонным отказом. Для психиатра, привыкшего скрывать эмоции, его реакция слишком прозрачна. Тщательно разгладив манжеты, Шелдон-Грей глубоко вздыхает:
— Габриэль, я разочарован и — скажем прямо — шокирован. Я был о вас лучшего мнения. Подумайте сами: Бетани, разумеется, поделилась этой чепухой и с доктором Эхметом. Однако, в отличие от вас, он — в первую очередь ученый.
Интересно, что думает доктор Эхмет теперь? И откуда боссу знать, если Хассан сидит в самолете?
— История повторяется, вам не кажется? — гремит человек в розовом.
Его интонация достойна политика. Все мы иногда чувствуем себя неуютно в собственной шкуре. Я одна на всем свете. Хорошо бы потихоньку улизнуть, и пусть на моем месте окажется какой-нибудь клон, запрограммированный на то, чтобы никогда не краснеть.
— Придется мне рассказать вам о вашей предшественнице. Вы спрашивали, почему я изъял ее записи. Так вот, из них явствует тот прискорбный факт, что Джой Маккоуни позволила себе увлечься фантазиями своей пациентки и в конце концов убедила себя в их реальности. Простите, но я испытываю сильнейшее ощущение дежавю. В этом же кабинете, на вашем месте сидела Джой Маккоуни и рассказывала о Бетани такие вещи, из которых вывод следовал только один: психика вашей предшественницы пошатнулась. — Киваю. — Вы должны понять мою тревогу, когда, вслед за Джой, вы начинаете выказывать все признаки душевной… простоты. Вам что, тоже нужно… время подумать? — Он выплевывает одну избитую фразу за другой, словно шелуху — каковой они и являются, — и подталкивает при этом коврик для мыши.