— Ты никогда не была мне противна, Эйо. — Он встает. И спиной поворачивается, собака упрямая. — Я не мог смотреть на тебя, потому что видел не тебя, но королеву.
— А теперь?
— Теперь…
Отросшие волосы он собирает в хвост, забавный такой, короткий и пушистый. А над ушами подшерсток выбивается светлым пухом.
— Я думал, что потерял тебя. Навсегда, понимаешь? То, что произошло в Долине…
— Не надо. Пожалуйста.
Я не хочу об этом говорить. Вспоминать. Выслушивать оправдания. Или объяснения. Что изменится?
Мне было страшно.
И плохо.
Я не желаю, чтобы однажды все повторилось. А это случится, если я хоть на миг забуду правила игры. Сейчас мы нужны друг другу. Но как надолго? И что будет после того, как необходимость отпадет?
— Как скажешь. — Оден кланяется и протягивает конверт. — Тебе просили передать.
Письмо?
Знакомый герб на печати заставляет сердце забиться в ускоренном ритме. Брокк! И если так, то… то надо ли открывать? Он обещал, что не отдаст меня никому, но я в чужом доме.
А его нет рядом.
Почему?
Не потому ли, что ему сделали предложение, от которого Брокк не счел нужным отказываться?
— Не прочтешь, — Оден садится на пол, — не узнаешь правды.
Открываю. Бумага хрустит, печать разламывается пополам, а я пытаюсь развернуть жесткий лист, исписанный нервным почерком брата.
Хвостик, мне безумно жаль, что, когда ты откроешь глаза (а судя по тому, насколько быстро тебе стало лучше, это произойдет весьма скоро), меня не будет рядом. Боюсь, виной тому исключительно мой скверный характер и нежелание идти на уступки, которые я счел неприемлемыми.
То, что я не желаю рисковать твоей жизнью и соглашаюсь на этот безумный эксперимент, еще не означает, что я готов полностью передать тебя под опеку чужого дома (хотя редко когда выпадает возможность столь серьезно укрепить благосостояние рода). Это выгодно им, поскольку даст полное право распоряжаться тобой, однако невыгодно тебе. Поэтому, драгоценная моя сестричка, если тебе станут говорить, что ты должна просить защиты у дома Красного Золота, не соглашайся.
В данный момент ты пребываешь в статусе гостьи.
Тебя не вправе удерживать или принуждать к чему бы то ни было.
Не скрою, что ситуация сложилась весьма непростая. Да, я согласен, что вы с этим высшим объективно нуждаетесь друг в друге. Однако это не означает, что он имеет право использовать тебя. Ты сама должна решить, какие отношения тебе нужны и где пройдет граница.
Хвостик, я не собираюсь тебе что-то запрещать, но, пожалуйста, прежде чем принять какое-то решение, хорошенько его обдумай. Меня действительно смущает ситуация, в которой ты оказалась. И я не знаю, есть ли из нее выход, но я буду требовать, чтобы к тебе относились с тем уважением, которого ты заслуживаешь.
Пожалуйста, маленькая моя сестренка, потерпи.
И не позволяй этому прохвосту задурить себе голову.
Он тебя недостоин.
Твой любящий и скучающий братец.
Скоро мы встретимся.
Возможно, король поможет разрешить этот спор.
Оден сидел у моих ног и дремал. Но стоило мне дотронуться до светлых волос — все-таки не удержалась, — он произнес:
— Твой брат не пожелал тебя отдать… но я тебя не отпущу.
— А если я захочу уйти?
— Я постараюсь, чтобы ты не захотела.
Прохвост. Определенно.
Среди моих вещей обнаружился и Хвостик. Он дремал, обернувшись вокруг вазы, прихватив зубами тонкий хвост. И на мое прикосновение отозвался взмахом крыла.
— Оден… мне нужна своя комната.
И своя кровать.
Хотя бы затем, чтобы подумать, как быть дальше.
В поместье осень заглядывала рано. Она пробиралась сквозь кованую решетку, вплетая золотые нити в гривы берез. И касалась травы. Пускала по ветру тонкие паутинки, которые оседали поутру на кустах белого и красного шиповника. Он цвел долго и держался до самых первых морозов, когда тонкорунные розы уже исчезали в шубах из еловых лап.
Осень меняла воздух, делала его легким, как молодое яблочное вино, которое ставили скорее обычая ради, нежели из необходимости. И каждый год управляющий вздыхал, что этот обычай давным-давно пора упразднить, поскольку он лишь отнимает время и силы.
А господам ходить в деревню на сельский праздник и вовсе непотребно…
Эйо понравится.
Наверное.
Она забралась в кресло, обняла колени и сидела, уставившись в окно.
Не упрекала.
Не требовала объяснений.
Молчала. Третий день кряду молчала, отделываясь краткими односложными ответами. Оден пытался разговорить, но Эйо ускользала. Она удивительным образом умудрялась держаться рядом, делясь теплом, но все же наособицу.
— Эйо, ты устала?
— Нет.
На лбу — капельки пота, и дышит часто. Ей жарко, и ведь не признается сугубо из упрямства. Но все-таки руку забрать не пытается.
Ладошка горячая. И это тепло прогоняет холод.
— Я покажу тебе дом?
— Если хочешь.
— Хочу.
У нее есть причины злиться. Но это не злость, скорее уж обычная настороженность. Письмо, зачитанное до изломов на бумаге, прижимает так, словно боится, что Оден отберет его.
Она больше не верит Одену.
И дому, который для нее не менее чужой, чем тот, что принадлежал наместнику.
— Здесь мне нравится куда больше, чем в городе. — Ее рука горяча, и расстаться с этим теплом немыслимо. — В городе слишком много камня.
Ответом — косой взгляд.
— Да и… суматошно там. Пойдем.
Наряд Эйо странен, но меж тем удивительным образом идет ей.
— От самого первого дома остался лишь фундамент, хотя и его пришлось перезаливать частями, когда проводили трубы. Дом перестраивали раз семь… или восемь? Я уже не помню. Расширяли. Изменяли, но что-то осталось прежним.
Эйо идет, но непроизвольно жмется к нему.
Она напряжена, как струна.
Вернуться?
Страх не уйдет сам по себе. И Оден продолжает путь.
— Сейчас здесь только кухарка и пара горничных. Если тебе что-то понадобится…
— Нет. — Ответ резкий и категоричный.
— Вдруг тебе что-то понадобится, ты скажи…
Рассеянный кивок и вопрос:
— А почему мы здесь?
— Потому что в городе мне не следует появляться…