— Хорошо, я выражусь иначе: мне нужно, чтобы вы написали о новом Возрождении.
— А что это такое?
— Нечто, подобное тому явлению, которое возникло в Италии в XV-XVI веках, когда гении вроде Эразма, Леонардо или Микеланджело перестали ограничивать себя настоящим, отринули гнет условностей своего времени и обратились к прошлому. Что-то похожее происходит и сейчас — мы воскрешаем язык магии и алхимии, идею Матери-Богини и обретаем свободу делать то, во что верим, а не то, чего требуют церковь или государство. Как во Флоренции 1500-х годов, мы обнаруживаем, что прошлое содержит ответы на вопросы, которые задает будущее. Вспомните свой недавний рассказ — в каких только сферах не поступаем мы в соответствии с некими шаблонами, хоть и не понимаем их смысл? Люди читают ваши книги, и неужели же вы не возьметесь за эту тему?
— Я никогда не пишу по заказу и на заданную тему, — отвечал я, вдруг припомнив, что должен поддерживать самоуважение. — Если предмет меня интересует, если он находит отзвук в моей душе, если корабль под названием «Слово» доставит меня к одному из этих островов, тогда, может быть, я и напишу. Но к тому, что я разыскиваю Эстер, это не имеет никакого отношения.
— Знаю и не ставлю вам условия. Всего лишь предлагаю то, что кажется мне важным.
— Эстер что-нибудь говорила вам о Банке Услуг?
— Говорила. Но речь не о Банке Услуг, а о поручении, которое я не могу выполнить один.
— Поручение — это то, что вы делаете в армянском ресторане?
— Это — лишь часть. По пятницам мы работаем с нищими. По средам — с новыми кочевниками.
Что еще за «новые кочевники»? Нет, лучше не спрашивать: Михаил был сейчас не похож ни на того надменного субъекта в пиццерии, ни на осененного благодатью пророка из армянского ресторана, ни на застенчивого любителя автографов — нормальный, обычный человек, приятель, с которым можно скоротать вечерок, обсуждая мировые проблемы.
— Я могу написать лишь о том, что по-настоящему трогает мне душу, — настаивал я.
— Хотите пойти со мной и поговорить с нищими?
Я вспомнил рассказы Эстер и фальшивую скорбь в глазах тех, несчастней кого нет на свете.
— Я должен подумать.
Мы уже приближались к Лувру, но Михаил остановился, облокотился на парапет набережной, и какое-то время мы смотрели на проплывающие по Сене корабли — их прожектора слепили нам глаза.
— Видите, что они делают, — сказал я, чувствуя необходимость продолжить разговор, потому что боялся: Михаилу станет скучно, и он захочет уйти домой. — Они рассматривают то, что освещают прожекторы. Вернутся домой — скажут, что повидали Париж. Завтра они должны посмотреть Мону Лизу — скажут, что побывали в Лувре. Они не знают Парижа и они не были в Лувре — они прокатились на пароходике по Сене и посмотрели одну картину — одну-единственную. В чем разница между порнофильмом и актом любви? Такая же, как между экскурсией по городу и попыткой понять, что происходит в нем, побывать в барах, побродить по улицам, которые не значатся в путеводителях, потеряться и — обрести самого себя.
— Меня восхищает ваша выдержка. Говорите о пароходиках на Сене и выбираете удобный момент, чтобы задать мне вопрос, ради которого и встретились со мной. Не стесняйтесь — прямо спрашивайте обо всем, что бы вам хотелось узнать.
В голосе его я не почувствовал никакой агрессивности и потому решился:
— Где Эстер?
— В физическом плане — очень далеко отсюда, в Центральной Азии. В плане духовном — совсем рядом: меня днем и ночью сопровождает ее улыбка, я ни на миг не забываю о ее словах, полных восторженной веры. Это ведь она привезла сюда меня — мне шел двадцать первый год, я был нищим юнцом, у меня не было будущего. Односельчане считали меня то ли слабоумным, то ли больным, то ли колдуном, заключившим сделку с дьяволом, а городские — просто деревенщиной, приехавшим искать работу.
Когда-нибудь я расскажу вам о себе поподробней, а пока ограничусь вот чем — я говорил по-английски и начал работать переводчиком Эстер. Мы были на границе той страны, куда она стремилась попасть: американцы строили там военные базы, готовясь к вторжению в Афганистан. Визу получить было невозможно, и я помог Эстер нелегально перейти границу — провел ее горными тропами. Мы провели вместе неделю, и она заставила меня поверить, что я — не один, что она меня понимает.
Я спрашивал, почему ее занесло так далеко от дома. Вначале она давала уклончивые ответы, но потом наконец рассказала то, что должна была рассказать, — она ищет место, где таится счастье. А я поведал ей о своем предназначении — добиться того, чтобы Энергия Любви вновь распространилась по миру. По сути дела, оба мы с ней искали одно и то же.
Эстер отправилась во французское посольство и добилась того, что мне выдали визу как переводчику с казахского, хотя у меня на родине все говорят только по-русски. Я обосновался здесь, в Париже. С Эстер мы виделись каждый раз, как она возвращалась из своих командировок за границу, и еще дважды побывали в Казахстане: ее необыкновенно интересовала культура тенгри — в ней она надеялась получить ответы на все, что ее волновало.
Мне хотелось спросить, что такое «культура тенгри», но с этим вопросом можно было и подождать. Михаил продолжил свой рассказ, и в глазах его я узнал свою собственную тоску по Эстер:
— Мы начали работать здесь, в Париже: это она придумала собирать людей раз в неделю. «Как бы ни строились человеческие взаимоотношения, — твердила она, — самое главное в них — это разговор, и как раз этого люди в наше время лишены: теперь не принято сесть, послушать других, высказаться самому. Люди ходят в театр и в кино, смотрят телевизор, слушают радио, читают книги, но почти не разговаривают друг с другом. Если мы хотим изменить мир, нам следует вернуться в те времена, когда воины собирались вокруг костра и по очереди рассказывали истории».
Я вспомнил слова Эстер — все самое главное в нашей с ней жизни родилось из долгих диалогов за столиком в баре, на улицах, на аллеях парка.
— Мне принадлежит идея собираться по четвергам — так предписывает обычай, в котором я был воспитан. А Эстер предложила время от времени выходить по ночам в Париж: она говорила, что одни лишь нищие не притворяются, что счастливы, — наоборот, прикидываются несчастными.